Пучина скорби - Альбина Равилевна Нурисламова
Вадим снова, в который уже раз отодвинул рукав и посмотрел на запястье. Его опоясывал шрам. Ровная, будто нарисованная на коже красная линия.
Больше никаких изменений в себе Вадим не замечал. Но это не означало, что он остался прежним. Ему не суждено стать тем человеком, каким он был когда-то. Суть не в том, что довелось пережить за эти дни (особенно за последние сутки), а в том, что он теперь тоже меченый. Порченый. Права оказалась бывшая квартирная хозяйка из Быстрорецка.
Когда Вадим согласился на сделку (а какой родитель отказался бы на его месте), ему было сказано подойти к возвышению и коснуться искрящегося облака. Ладонь обожгло холодом, будто он сунул ее зимой в прорубь, потом чувствительность пропала, словно ниже запястья у него больше не было руки. Вадим инстинктивно попытался отдернуть ее, но ничего не вышло: его точно схватили и не отпускали.
Так продолжалось некоторое время, а потом нечто разжало хватку. Вадим, потеряв равновесие, повалился на спину. Последнее, что услышал перед тем, как все померкло, был приказ ждать дочь.
Очнувшись, Вадим обнаружил себя в автомобиле. И с того момента ждал: то внутри, то выходя на улицу, притопывая на снегу. Иногда его охватывало чувство нереальности происходящего, он спрашивал себя, не сон ли это был. А после смотрел на шрам и понимал, в чем состоит правда.
Ирочка появилась возле забора, огораживающего зону провалов, когда Вадим докурил последнюю сигарету и его уже подташнивало от переизбытка никотина. Девочка в нерешительности остановилась.
Вадим не удивился бы, остановись его сердце в ту же секунду, как он ее увидел. Оно и впрямь перестало биться — и тут же с новой силой понеслось вскачь. Вадим почувствовал, что жив, — жив впервые за этот беспощадный, нестерпимый, убийственный год.
Его не обманули — обещание было выполнено!
Дочь вернулась.
— Ирочка! — закричал Вадим и бросился к ней, мельком подумав, как бы не напугать ее. Она ведь не понимает, что происходит.
Он стиснул Ирочку в объятиях, прижимая к себе, клянясь, что больше никогда-никогда не разожмет рук, не отпустит ее, и понимая, что ему придется это сделать. Но позже, позже, а пока…
Вот она, живая и здоровая: глаза-черносливины, чуть вздернутый носик, ямочка на подбородке, челка, маленький побелевший шрамик над губой.
На страшный миг Вадим испугался, не блеснет ли в глазу ребенка алый отблеск, но нет, белки были чистыми, как только что выпавший снег, никакой дьявольской крапины. Вадим тормошил Ирочку, и она смеялась знакомым смехом, который он не надеялся услышать, и спрашивала, где это они, как сюда попали, скоро ли придет мамочка.
— Я играла, зашла в домик — ну тот, где еще лимонад продают. Пряталась, но никто не искал. Я озябла, ножки замерзли, и вышла. А парка никакого нет, есть дорожка, я пошла. Там в конце забор, я тебя увидела в дырку в заборе.
Больше в памяти дочери ничего не отложилось, и это было счастьем.
Ирочка не стала старше ни на месяц, ни на день. Время сделало круг и пришло в ту же точку, где дочке Вадима только-только исполнилось пять лет. Она никуда не пропадала, ее не похищали, не убива…
«Ты не будешь думать об этом. Никому никогда не скажешь. Никто не узнает. Ты, ты один будешь нести этот крест, как тащила свой крест в одиночку Марина Ивановна».
— Пап, почему ты плачешь? Взрослые не плачут. Я плохо себя вела?
— Ты себя отлично вела. Просто мы с тобой заблудились немного.
— Когда поедем к маме? — спросила Ирочка.
Вадим усадил ее в детское кресло, которое возил с собой все это время в багажнике, пристегнул ремень безопасности.
— Уже едем, малыш. Ты поспи, в дороге хорошо спится.
— Я не хочу спать, — надулась Ирочка. — Где Нюша?
Она хотела свою куклу.
— Нюша ждет тебя дома.
Вадим завел двигатель и посмотрел на дочку в салонное зеркало.
Как он сможет расстаться с ней? Как сумеет отпустить от себя, покинуть ради возвращения в постылое, чудовищное место?
«Выбора нет. Сам знаешь, что случится, вздумай ты нарушить обещание».
Вадима предупредили. Краснота от шрама начнет расползаться по всей руке, потом перекинется на туловище, другую руку и ноги. Тело посинеет, почернеет, начнет гнить.
«Представляешь, каково это — гнить заживо?»
Боль будет нестерпимой, ни один врач не сумеет поставить диагноз и назначить лечение. Процесс займет не более недели. Полыхая от жара, источая невыносимый смрад тухлого мяса, вопя от боли, Вадим умрет, умоляя смерть прийти быстрее. А когда бренное тело отмучается, начнутся муки души, которая проклята, обещана демону, сатанинскому отродью, именующему себя богом.
Ирочка вертела головой, глядя по сторонам. Дочка болтала без умолку, задавала тысячи вопросов, как и положено ребенку ее возраста. Вадим, не помня себя от счастья, отвечал, автоматически следя за дорогой.
— Зачем там был забор?
— Люди куда подевались?
— Кто живет в том домике?
— А почему город называется Верхние Вязы? Что такое вязы? Нижние они бывают?
— Что мы будем кушать? Я суп не хочу!
— Я варежки потеряла. Можно купить розовые, как у Лили? С зайчиками?
Справа показалось общежитие. Вадим остановил машину.
— Мы тут зачем?
— Я вещи оставил, малыш. Схожу, заберу, я мигом. Посиди, подожди меня, хорошо?
Ирочка неожиданно заупрямилась. Она не желала оставаться одна, и Вадим, которому тоже не хотелось с ней разлучаться, взял девочку с собой. К тому же надо бы сводить дочку в туалет перед долгой дорогой.
В номере он быстро собрал свои вещи, положив поближе автомобильную зарядку для телефона. Лидии Петровны на месте не было, некому сдать ключ, и Вадим оставил его в дверях.
А после, забежав в туалет, они отправились в путь.
Ирочка не желала спать, и Вадим больше не настаивал, не уговаривал. Поставил телефон на зарядку, включил радио, и оно поймало местную волну. Выехав из Верхних Вязов, отец и дочь покатили по дороге в Октябрьское. Вопреки опасениям Вадима, проехать было можно, пусть и пришлось двигаться с малой скоростью.
Когда телефон зарядился, Вадим отстучал сообщение.
— Кому ты пишешь? — спросила Ирочка.
— Нашей маме, малыш. Сказал, что готовлю сюрприз. Она так по тебе соскучилась, увидит — сильно удивится, обрадуется!
Ирочка улыбнулась и показала большой палец. Обожала этот жест.
Пока ехали, ни одной машины на дороге не встретилось:
