Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

А нашли его долиновские мужики, ехавшие через Яворицы на ярмарку. Моэль лежал у дороги, широко раскрытыми глазами глядя в утреннее небо, и небо отражалось в неподвижных глазах. Одежда его была в полном беспорядке, штаны бесстыдным образом спущены ниже колен. А к груди Хаскель Сандлер прижимал большой кошелек, по виду — туго набитый. Один из мужиков с трудом отнял кошелек у покойника — так крепко вцепился в него Хаскель мертвыми закостеневшими пальцами. Но не обнаружилось в кошельке ни монет, ни ассигнаций, ни даже жестянок каких. Был он доверху набит чесночной и луковичной шелухой.

Когда о том сообщили старому яворицкому раввину, рабби Леви-Исроэлу, тот перво-наперво спросил: «А не было ли при покойном того обоюдоострого ножа, которым совершал он над младенцами заповедь бриса?» И услыхал, что, мол, при нем был нож, отдельно лежал — завернутый в платок, на котором вышиты были изречения из Торы. Тогда рабби Леви-Исроэл вздохнул очень тяжело и сказал яворицким евреям, что Хаскель побывал у чертей на брисе. Ведь всем известно, что еврейские черти живут точно так же, как и сами евреи, — соблюдают кашрут, святость субботы. И младенцам своим — новорожденным чертенятам мужского пола — непременно делают обрезание. Вот и позвали Хаскеля на такое обрезание — не зря он считался в округе лучшим моэлем. И расплатились черти с ним по-царски — доверху набили кошелек деньгами (а кошелек у реба Хаскеля был таким вместительным — куда там кредитной конторе Ротшильда). Просто деньгами у чертей служит чесночная и луковичная чешуя.

А вот почему он умер — о том рабби ничего сказать не смог. Но яворицкая повитуха и знахарка Шифра под большим секретом рассказала своим соседкам (а те, под еще большим секретам, рассказали своим мужьям), что было у Хаскеля Сандлера перед смертью свидание с какой-то дьяволицей, истощающей мужчин. Может, с самой Лилит, а может, с сестрой ее Наамой или дочерью. Потому что выглядел моэль чрезвычайно исхудавшим — но ведь не может человек вдруг так похудеть за несколько часов, что остаются от него кожа да кости. И другие признаки имелись, о которых здесь говорить негоже.

Но самое главное — потому что осталось на его лице столь странное выражение — вроде бы ужаса, но и непередаваемого, неземного наслаждения.

БАЛЛАДА О ПОВИТУХЕ

Шифра-знахарка однажды на крыльце своем сидела.Вел старательно кузнечик песню звонкую в саду.За деревья село солнце, и уже слегка стемнело.Вдруг подъехала коляска на резиновом ходу.

Из коляски вышел некто в лакированных штиблетах,В черной шляпе и перчатках, долгополом сюртуке,Золотые украшенья на приспущенных манжетах,Белозубый, темнолицый, с тростью щегольской в руке.

Он сказал небрежным тоном: «У меня жена рожает».И добавил, тростью легкой ветви вишен теребя:«И в Лубнах, и в Яворицах о твоем искусстве знают -Нет в округе повитухи, знаменитее тебя».

Собрала она в котомку чабреца и чистотела,Полотняные салфетки, подорожник, лебеду,Воска желтого немного — с незнакомцем рядом селаВ золоченую коляску на резиновом ходу.

Полетели кони резво, будто сказочные птицы.Между тем совсем стемнело, звезды первые зажглись.В синем сумраке тревожном растворились Яворицы,И молчал надменный спутник, только кони вдаль неслись.

Натянул поводья кучер, звонко щелкнула подкова,Тишина казалась жаркой, и вокруг сгустилась тьма.Усмехнулся незнакомец, не сказав худого слова.Шифра вышла, испугалась: где знакомые дома?

И сказал ей незнакомец: «Не пугайся, повитуха,Мы идем к моей супруге, соберись, шагай смелей.Примешь роды — и уедешь…» И добавил ей на ухо,Что зовется Ашмедаем, повелителем чертей.

И сказал недавний спутник бедной Шифре со злорадством,И из глаз его бездонных на нее взглянула ночь:«Будет сын — уйдешь с почетом, без урона и с богатством.Но убью тебя, старуха, если вдруг родится дочь!»

Лик его преобразился, голос был подобен грому.У нее дрожали руки и кружилась голова.И пошел он по тропинке, к темному большому дому,Поплелась за ним старуха, не жива и не мертва.

Принимала Шифра роды, он стоял у изголовья.Посмотрела на младенца, поняла — обречена.Как тут скажешь Ашмедаю, без ущерба для здоровья,Что чертовку — не чертенка родила его жена!

Не услышал Бог молитвы, и тогда она сказала:«Ну-ка, выйди, повелитель, чтоб не сглазить молодца!»А сама скорей в ладонях воск старательно размялаИ чертовке прилепила украшение мальца…

Позвала она папашу и ребенка показала.И остался черт доволен, отвела она беду.Ашмедай вручил ей денег, и домой ее умчалаЗолоченая коляска на резиновом ходу.

Через месяц в том же месте Шифра-знахарка сидела.Вдруг явился черт пред нею, заслоняя солнца край.Он воскликнул: «Повитуха, повитуха, как ты смела?!Ах, представить ты не можешь, как разгневан Ашмедай!

Но сказать тебе велел он, что на первый раз прощает.И преследовать не будет, и, семью свою любя,Он велел тебя доставить — вновь его жена рожает[29],А в округе повитухи нет искуснее тебя!»

Рассказ восьмой

ВЕЛВЛ БАЙЕР И ЕГО СИНАГОГА

На стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал он чорта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: он бачь, яка кака намалевана! и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к груди своей матери.

В лавке старьевщика Мотла Глезера пахло сыростью, залежавшимися вещами и еще чем-то, столь же отталкивающим. Виктор глубоко вздохнул и тут же закашлялся, на глаза навернулись слезы. Он осторожно промокнул платком ресницы.

— Сейчас, сейчас… — забормотал Мотл. Кашель посетителя он воспринял как понукание и вдвое быстрее принялся рыться в куче вещей, сваленных бесформенной грудой у стены.

Его старания на этот раз как будто увенчались успехом. Издав радостный возглас, он вытащил на свет Божий плоский прямоугольник размером примерно пол-аршина на четверть.