Виктор Гламаздин - Одна против зомби

Та схватила меня за руку и повторила:

— Н-нельзя!

— А почему? Его, что ль, в кабинете нет? — я попыталась освободиться от захвата с помощью приема из айкидо, которым занималась целых полгода. — Так бы сразу и сказали б!

Увы и ах, все мои полугодовые тренировки посыпались прахом на пол приемной (зря я на них время тратила, сестрицы: не катит никакое человеческое тайдзюцу против мертвякского ниндзюцу).

Секретутка обладала стальной хваткой и медвежьей силой. Та сила тащила меня к выходу из приемной. А та хватка не давала мне вырваться из вражеского захвата.

— Постойте! — я уперлась ногами в дверной косяк и этим смогла остановить процесс моего изгнания. — Давайте поговорим! У меня, кстати, одна знакомая есть. Ее тоже Снежаной зовут. Она торгует собой по телефону. Говорит, у них там все Снежаны да Миланы. А на самом деле — Ленки, Машки да Наташки.

Секретутка отпустила меня. И я шлепнулась на покрытый ковром пол, прошипев:

— О, мой га-а-а-д, блин-на-фиг!

Моя противница ухватила меня за шею и попыталась поставить на ноги. Но я не далась — вывернулась из захвата и очутилась на карачках. В такой позиции даже мой небольшой борцовский опыт оказался неплохим противовесом чудовищной силе противницы.

У нас с ней завязалась отчаянная борьба в партере. И если б в приемной сейчас оказалась съемочная группа киношников, они сняли бы самую лучшую сцену в истории мирового порномотографа.

И дали бы нам с секретуткой «Оскара» в номинации «Лучшие героини фильма о горячей лесбийской любви». Причем, надо честно признать, что «Оскара» за роль первого плана все-таки отдали бы секретутке. Уж больно красиво и жестоко она меня выворачивала мехом вовнутрь.

Однако «Оскар» за роль второго плана голливудщики без раздумий отдали бы мне. Даже если бы киношных академиков ради своей любовницы подкупил бы на корню самый крутой пиндостанский олигарх, они все равно бы не смогли бы не оценить на сто баллов страстность, энергетику и драматическое напряжение в моей игре.

А олигарху-пиндосу за его же бабки академики просто бы начистили рыло в самом темном углу Оскаровского комитета.

Да, сестрицы, я дралась аки пойманный на краже заячьей шкурки берсерк на рынке Великого Новгорода. Я отчаянно сопротивлялась гнусному насилию, производимому надо мной секретуткой, — брыкалась, кусалась и плевалась. И многажды обозвала свою спарринг-партнершу словами, считаемыми чересчур грубыми и неуместными в употреблении даже в самых продвинутых кругах элиты питерских клошаров.

В безнадежной борьбе с секретуткой я все-таки достигла небольшого успеха — сбила с нее очки.

«Опа!» — я замерла от неожиданности, увидев перед собой совершенно черные глаза секретутки. А та, пользуясь тем, что я перестала трепыхаться, тут же ухватила меня за шкирку и выкинула в коридор, словно котенка, наложившего какашек в ее любимые туфли.

О моих ощущениях после проигранной секретутке битвы рассказывать не стану. Почитайте опусы, где описываются чувства Наполеона, коими тот бередил свои душевные раны воспоминаниями о русских морозах и пиках казаков, несущихся на своих ретивых лошадках за его каретой, и вы, сестрицы, без труда поймете мое состояние.

Та легкость, с которой меня одолела секретутка, показала мне, насколько я слаба и беззащитна. И это — аж после десятилетия упорных тренировок!

Мне было жалко этих десяти лет. Мне было жалко, что при выходе с тренировки меня не сбил грузовик. Я тогда умерла бы в гордом ощущении своей силы и мастерства.

Я стояла на карачках посреди коридора и, словно Наполеон, стойко, но безутешно переживала свое Ватерлоо. Но в отличие от корсиканца, надежды, что где-то рядом маячит долгожданный корпус тупорылого Груши, у меня не имелось.

Я тут была одна — маленькая, хилая, слабовольная. Одна против зомби, имеющих нечеловеческую силу тела и воли, а также против корчащего мне страшные гримасы злого рока.

Ощущение собственной неполноценности так придавило меня, что мне почудилось, будто на мои плечи положили мешок цемента, а на него еще взгромоздили и бронзовые бюстики Бонапарта и Жозефины.

Та шняга из миллиардов нейронов, связей между которыми больше, чем звезд в Млечном пути, что поэты и метафизики именуют душой, а нейрофизиологи мозгом, страдала и мучилась. Ее колбасило от бессилия и отчаянья. Она тряслась в беззвучных рыданиях по моим фантазиям на счет собственного мастерства рукопашной борьбе без оружия.

Безжалостная действительность вырвала меня своей уродливой костлявой рукой из детского сада с мягкими розовыми игрушками, с книжками с картинками про принцев, побивающих драконов и спасающих принцесс и их канареек. Вырвала безжалостно и бесповоротно. Вырвала и бросила во взрослую жизнь, где по улицам бегают маньяки с топорами и матери бросают новорожденных младенцев в мусоропроводы, а я — умница и красавица — стою на карачках, ни за что ни про что отфигаченная секретуткой.

И в этой действительности я оказалась беззащитной, как двухнедельный котенок. Вахтер меня походя покалечил. Мымра меня вздула. Секретутка тоже. Теперь для полноты картины мне должны надавать по ушам местная уборщица, электрик и мойщики офисных окон.

Я поднялась, как Россия, с колен и неспешно побрела по коридору в сторону лифта, занимаясь на ходу самобичеванием, вытравливанием из души прежних наивных благоглупостей и проверяя целы ли кости в пострадавшей руке, за которую меня ухватила секретутка.

— Ни хрена себе заявочка! — возмутилась я, глядя на лиловые следы от злодейских пальцев, кои и без всякой судмедэкспертизы четко выделялись на моем запястье. — У дурынды силищи не меряно. Небось, армреслингом или штангой занимается. Кстати, если верить фильмам ужасов, зомби как раз и отличаются от людей огромной силой. Куда я попала, мама дорогая?! Расскажешь — не поверят!

Вдруг за моей спиной послышался звук открываемой двери.

«Неужели, Хорькофф захотел меня увидеть?» — я оглянулась, надеясь, что меня позовут обратно.

Но вместо этого из приемной Хорькоффа в коридор вылетела моя папка, а дверь в приемную с грохотом захлопнулась.

Я, бормоча ругательства, подошла к папке, подняла ее с пола и громко сказала, надеясь, что секретутка меня услышит:

— Упыриха! Чуть руку мне не оторвала! Стерва! Крокодил в юбке!

Потеряв последнюю надежду впарить страховку Хорькоффу, я направилась к лифту, но вдруг увидела, что в конце коридора появились вахтер и офисные охранники, которых я уже, как родных знала в лицо. И они мое лицо, к сожалению, тоже знали.