Антология - Бессмертные

Эван кивнул и отпил из собственного стакана, разглядывая зал, полный извивающихся тел, как будто мы достаточно хорошо друг друга знаем, чтобы стоять рядом и непринужденно молчать.

Следующий глоток дался мне легче, поэтому я отважилась на третий. В этом заключался весь фокус: мне требовалось выпить достаточно много, чтобы не возненавидеть Энди, когда она начнет петь и тратить неизмеримый дар на людей, которые никогда не оценят ее по достоинству, но достаточно мало, чтобы я не смогла ее остановить, прежде чем ее пение станет чересчур опасным для их хрупких душ.

Обычно пары порций вполне хватало. Но пока я смотрела на то, как Энди смеется со своим ковбоем, помогая Рику пристроить на плечо гитарный ремень, зависть обжигающей волной прокатилась по моему позвоночнику. На этот раз двух никак не хватит. Поскольку, что бы там она ни говорила, я не нужна Энди так, как ей нужен этот ковбой. Сами по себе мы никогда не сможем обойтись только обществом друг друга.

Я осушила стаканчик, поморщившись от нового ожога, и Эван рассмеялся:

— Не новичок в этих делах?

Вместо ответа я протянула ему свой пустой стаканчик.

Он поставил собственный напиток на ближайший столик, где бутылка водки красовалась рядом с парой запотевших жестянок колы.

— Льда я не принес, но газировка холодная.

Он вскрыл одну из банок и до половины наполнил мой стакан.

— Я выпью это, в каком бы виде оно мне ни досталось, — заявила я и залилась румянцем, осознав, как это прозвучало.

Пока он наливал, с другого конца комнаты донесся смех Энди, и я чуть сильнее наклонила бутылку, обеспечивая себя большей дозой жидкого терпения и снисходительности. Мне понадобится их немало.

Но, как обычно, когда пару минут спустя Энди начала петь, я забыла о своей досаде, о зависти и заброшенности. Я растворилась в песне — в красоте мелодии, в поэзии текста. В превосходной форме ее рта, выговаривающего каждое слово. Гитарист запинался, а «ударник» звучал так, словно пытался битьем заставить барабаны повиноваться. Но Энди оставалась безупречной, совершенной.

На середине первой песни народ бросил танцевать, чтобы удобнее было слушать и смотреть на нее. Она пела «Верни меня к жизни» — гораздо лучше, чем сама Эми Ли. Звонче. Чище. Искреннее. А затем с легкостью перешла к бодрой песенке в стиле кантри о возмездии, постигшем мужа, который бил свою жену.

— Тебе нравится музыка? — спросил Эван.

Я с усилием моргнула и сосредоточила внимание на нем. «Как рыбе нравится вода».

— Похоже, что всем нравится.

Все глаза были прикованы к Энди. Остаток самодеятельной группы практически поблек на ее фоне. Она могла вытянуть песню и в одиночестве.

К тому времени, как пришел черед Пэт Бенатар с ее знаменитым «Сердцеедом» — должно быть, программу составила сама Энди, — Эван совсем умолк, с отсутствующим видом потягивая из того же стакана и постукивая пальцами по стене за своей спиной. Толпа снова принялась танцевать, кое-кто подпевал, но Энди их не замечала. Она уставилась на свою живую закуску, как если бы этот парень был единственным человеком на планете, а он пялился на нее в ответ, словно она изобрела секс и пообещала ему первому дать попробовать.

Но она не станет с ним спать. Она пришла утолить голод иного рода, и, когда она с ним закончит, он не сможет даже стоять прямо. А то более сложное действие останется для него недоступным еще пару дней, пока он вновь не наберет сил. Однако смерть ему не грозит. Энди должна кормиться, чтобы не зачахнуть, и она считает более гуманным где-то раз в месяц брать понемногу у разных людей, чем раз в несколько лет досуха высасывать кого-нибудь одного. Она и правда любит петь им — в конце концов, она все-таки сирена. Но не убийца.

— Она действительно хороша. — Эван указал на Энди опустевшим стаканом.

— Да, и ей это известно.

Он удивленно поднял брови — он явно не был в курсе, что мы пришли сюда вместе.

— А ты тоже поешь?

Я вздрогнула, и холодная, пустая боль запульсировала глубоко внутри меня, так глубоко, что никто другой не мог бы этого заметить. Никто никогда бы не понял, насколько мне больно. Кроме Энди. Она знала, но ничем не могла помочь.

— Увы, я совершенно, катастрофически бездарна. — Я выдавила из себя смешок, как будто меня вовсе не заботило, что подобная прекрасная музыка находится далеко за пределами моих возможностей и я не способна даже вообразить ощущения творца. — Я просто зритель.

Нужно добавить — отчаянно голодный зритель.

— О, у каждого есть талант, — возразил Эван, отвернувшись от Энди, чтобы посмотреть на меня. — Ты должна что-нибудь уметь.

Он ошибался в обоих вопросах. Но он смотрел на меня, а не на Энди, и это интриговало. Поэтому я ответила, хотя обычно не поддерживаю подобные разговоры.

— Нет, мне действительно не дается ничего, что требует творческих способностей. Талант просто… не течет в моей крови.

Я никогда не произносила более правдивых слов, но, судя по его усмешке, он решил, что я попросту скромничаю. Или пытаюсь продлить беседу.

— О, готов поспорить, мы можем найти что-нибудь, что тебе удается…

— Ну, у меня есть и сильные стороны. Просто они не выражаются при помощи музыкальных инструментов, красок, карандашей, кинокамер, глины или хотя бы папье-маше.

Улыбка Эвана стала шире, глаза его горели так, что пожарная сигнализация могла бы среагировать.

— Может, тебе просто нужна помощь, чтобы найти свои скрытые таланты.

— Может, и так…

Погоди-ка…

Я отступила на шаг назад, чтобы прочистить голову, и нахмурилась. Береженого бог бережет.

— Ты ведь не поешь? — уточнила я. — И не играешь в рок-группе?

— Не-а. — Он отставил пустой стакан. — Эти пластиковые гитары терпеть меня не могут, и я не слишком хороший вокалист.

Облегчение окатило меня волной, и я улыбнулась ему уже искренней.

— Прекрасно. Ты собираешься…

Но тут набор из трех номеров Энди подошел к концу, и толпа разразилась аплодисментами. Я обернулась посмотреть, как она прокручивает список песен на огромном плоском телеэкране, и едва не задохнулась от удивления. Ее глаза сияли — буквально излучали свет, — хотя никто, кроме меня, не мог этого видеть.

Ошеломленная, я привстала на цыпочки, выглядывая в море лиц закуску-в-сапогах, но в первых рядах толпы его не обнаружилось. И в последних тоже. Он в одиночестве сидел на диванчике у стены, весь бледный и в поту, все еще пялясь на Энди, как будто в прямом смысле слова не мог оторвать от нее взгляда. Он был совершенно зачарован и уже страдал, хотя, похоже, сам этого не осознавал.