Клайв Баркер - Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Он без происшествий достиг края города и остановился, изучая взглядом пустыню. Облака, как всегда плотные, двигались над головой с величием огромных колесниц. Голоса этой ночью как будто звучали ближе и не так душераздирающе, как прежде. Смягчились ли сами голоса или он просто привык к ним, Клив не знал.

А затем, когда он смотрел на дюны и небо, загипнотизированный пустотой, он услышал шорох, оглянулся через плечо и увидел улыбающегося человека. Человек был одет в выходной костюм. Он приближался к Кливу со стороны города Он сжимал нож, чье лезвие было окровавлено; рука и рубашка спереди промокли от крови. Даже во сне, одурманенный лекарствами, Клив устрашился зрелища и отступил назад, слова предостережения слетели с его губ. Однако улыбающийся мужчина будто не заметил его, прошел мимо и углубился в пустыню, отбросив нож после пересечения некой невидимой границы.

Лишь теперь Клив заметил, что другие путники поступали так же, и земля городских окраин усеяна смертельными сувенирами: ножи, веревки, даже человеческая рука, отрубленная у запястья. Большинство вещей было почти погребено в песке.

Ветер вновь принес голоса: слова бессмысленных песен, оборвавшийся смех. Изгнанный мужчина отошел на сотню ярдов от города и теперь стоял на вершине дюны, явно чего-то ожидая. Голоса становились все громче. Клив внезапно ощутил беспокойство. Каждый раз, когда он бывал в городе и слышал эту какофонию, в воображении рождались образы, заставлявшие кровь холодеть. Стоит ли дожидаться появления демонов? Любопытство оказалось сильнее благоразумия. Гряда, из-за которой они должны прийти, приковывала взор, а сердце глухо билось. Отвести глаза было невозможно. Человек в выходном костюме начал снимать пиджак, потом отбросил его и стал ослаблять галстук.

Кливу показалось, что он разглядел нечто в дюнах. Шум возвысился до приветственного вопля на грани экстаза. Клив остановился, не позволяя собственным нервам разгуляться. Он решил рассмотреть надвигающийся ужас во всей его многоликости.

Внезапно, перекрывая грохот музыки, кто-то закричал. Голос мужской, но высокий и пронзительный, кастрированный страхом. Голос донесся не из города-сновидения, а из той, другой выдумки, название которой он не мог припомнить. Усилием воли Клив вновь обратил внимание на дюны, вознамерившись увидеть картину, что вот-вот должна была появиться перед ним. Крик превратился в вопль, рвущий глотку, и замер. Но теперь вместо него звенел сигнал тревоги — более настойчивый, чем обычно. Клив ощутил, что сон от него ускользает.

— Нет… — бормотал он, — дайте мне увидеть…

Дюны двигались. Но это было возвращение — из города в камеру. Протесты не помогли. Пустыня поблекла, город растаял. Клив открыл глаза. Свет в камере был все еще выключен, звенел сигнал тревоги. В камерах этажом выше и ниже слышались крики. Голоса офицеров в смятении вопросов и требований звучали громче обычного.

Мгновение он лежал на койке, даже теперь надеясь вернуться в сновидение. Однако сигнал тревоги звучал слишком пронзительно, а истерия в камерах не стихала. Клив признал поражение и сел на постели, окончательно разбуженный.

— Что происходит? — спросил он Билли.

Мальчика не оказалось на его месте у стены. Несмотря на тревогу, он, видимо, спал.

— Билли!

Клив свесился через край койки и уставился вниз… Там было пусто. Простыни и одеяла отброшены.

Клив спрыгнул с койки. Вся камера просматривалась за две секунды, спрятаться негде. Мальчика не было видно. Испарился он, что ли, пока Клив спал? О подобных, исчезновениях Клив слышал — тот самый «поезд призраков». Об этом предупреждал Девлин: трудных заключенных внезапно переводят в другое место. Клив не сталкивался с тем, чтобы подобное происходило ночью, но все когда-то случается в первый раз.

Он подошел к двери, чтобы попытаться разобрать что-нибудь в гвалте, царящем снаружи, но отказался от толкований. Вероятнее всего, там драка: наверное, какие-то узники впали в бешенство от того, что им придется остаться вместе в камере. Клив попытался догадаться, откуда раздался первый крик — справа, слева, сверху, снизу; но сон спутал все направления.

Пока Клив стоял возле двери в надежде, что мимо пройдет надзиратель, он ощутил изменение в воздухе. Оно было слабым, и поначалу Клив его не заметил. Только когда он поднял руку, чтобы протереть глаза со сна, он ощутил, что его руки покрылись гусиной кожей.

Теперь сзади он услышал шум дыхания или какое-то грубое подобие вдохов и выдохов.

Он беззвучно шевельнул губами, пытаясь выговорить:

— Билли…

Мурашки переползли на спину, его трясло. Камера не пуста — совсем рядом с Кливом кто-то был.

Клив собрал, все свое мужество и заставил себя повернуться. Камеру окутывала более плотная тьма, чем после пробуждения. Воздух казался колеблющимся покровом. Но Билли в камере не было. Не было никого.

А затем шум повторился и привлек его внимание к нижней койке. Пространство в том месте налилось дегтярно-черным, сгустилась тень — подобная той, на стене, — слишком глубокая и изменчивая, чтобы иметь естественное происхождение. Там рождалось квакающее дыхание, похожее на последние вздохи астматика. Клив понял: мрак в камере возникал здесь — в узком пространстве кровати Билли тень просачивалась на пол и клубилась туманом до верха койки.

Запас страха у Клива оказался неистощимым. Несколько прошедших дней он испытывал страх в сновидениях и в грезах; он покрывался потом, он мерз, он жил на грани разумного и выжил. Теперь, когда все тело его покрылось гусиной кожей, разум не ударился в панику. Клив чувствовал себя спокойнее, чем обычно, недавние события усиливали его бесстрастность. Он не свернется калачиком, не зажмурит глаза и не станет молить о приходе утра, потому что, если он сделает так, он признает себя мертвецом и никогда не поймет природы этой тайны.

Он глубоко вздохнул и подошел к койке. Койка затряслась. Обитатель нижнего яруса неистово метался.

— Билли, — позвал Клив.

Тень двинулась. Она сгустилась у ног Клива; она внезапно бросилась ему в лицо, источая запах дождя на камнях, холодный и безутешный.

Клив стоял в шаге от своей койки и все-таки ничего не мог поделать, тень была для него неодолимой преградой. Но зрение могло обманывать его. Он потянулся к постели. Под его напором пелена разошлась, как дым, и стала видна фигура, бьющаяся на матрасе.

Конечно, там был Билли; но не совсем. Пропавший Билли, может быть, или тот Билли, который появился. Клив не хотел оставаться рядом с таким созданием. На нижней койке лежало темное отвратительное существо, уплотнявшееся по мере того, как Клив наблюдал за ним, созидающее себя из теней. В накаленных добела глазах и в частоколе игольчато-острых зубов было нечто от бешеной лисицы и одновременно — от перевернутого на спину насекомого, наполовину свернувшегося, с панцирем вместо плоти. Это походило на ночной кошмар. Создание непрерывно менялось. Какими бы ни были его очертания, Клив видел, как они истаивают. Зубы росли, удлинялись и одновременно теряли материальность: вещество вытягивалось в хрупкие острия, а затем рассеивалось дымкой. Конечности, что молотили по воздуху, тоже подросли. В глубине хаоса виднелся призрак Билли Тейта с открытым ртом: мальчик мучительно лепетал что-то, отчаянно стараясь остаться узнаваемым. Клив хотел проникнуть в этот водоворот и вытащить оттуда мальчика, но он чувствовал, что процесс имеет собственную инерцию и движущую силу; вмешательство могло оказаться губительным Ему оставалось лишь стоять и наблюдать, как тонкие белые конечности Билли и уплотняющийся живот корчатся, пытаясь избавиться от чудовищной анатомии. Светящиеся глаза исчезли последними: вылились из глазных впадин мириадами нитей и улетели вместе с черным дымом.