Джеймс Херберт - Оставшийся в живых

– Боже милосердный и всемогущий, помоги мне! – только и смог сдавленным голосом прохрипеть викарий, но затем голос возвысился до крика. – Спаси меня!

Он перевернулся на живот и подтянул под себя колени. Прижавшись лицом к холодному каменному полу, он закрыл руками уши. Жалобно скуля, оставляя на полу влажные следы слез, он пополз, протискиваясь между ногами окруживших его безобразных уродов, медленно продвигаясь вперед, сантиметр за сантиметром. У него не были ни сил, ни мужества подняться на ноги и пройти сквозь них. И все время они глумились над ним, тыкали в него обугленными остатками пальцев, насмехались над его малодушием и трусостью. Их голоса звоном отдавались у него в голове, заполняли собой всю церковь. Крепко зажав ладонями уши и закрыв глаза, он поднял вверх голову, привстал на колени и, обратив лицо к высокому потолку, завопил:

– Не-е-е-т! Нет!

Голоса смолкли. Все замерло. Он медленно открыл глаза и опустил голову. Все они повернулись в сторону двери и уставились на человека, стоявшего у входа.

– Помогите мне, – тихо сказал викарий.

Но его приятель, Ян Филбери, молча, в ужасе смотрел на развернувшуюся перед его глазами картину.

Для констебля Уикхэма это был долгий день, день, когда его нервы были натянуты до самого предела. Он остро чувствовал, как вокруг него нарастает напряжение, как атмосфера в городе становится все более нервозной. Он знал, что в подобных случаях человек бессилен что-либо предпринять, и остается только ждать, когда, достигнув критической точки, напряжение вызовет взрыв каких-то событий, и тогда следует быстро направиться в нужное место и наилучшим образом выполнить нужные действия. Он не знал в точности, каких событий следует ожидать, но надеялся, что они произойдут не во время его дежурства. На этот раз его пребывание на посту длилось дольше обычного, а тревожное состояние, в котором он пребывал, казалось, удлиняло время до бесконечности. Правда, дополнительная плата, которую он за это получит, придется весьма кстати, хотя он, конечно, предпочел бы участвовать в каком-нибудь интересном деле или делать что-либо такое, что потребовало бы от него большей активности. Шагать вокруг поля в течение нескольких недель, караулить эти чертовы обломки, словно они – бог весть какая ценность, это было слишком однообразно и вызывало у него сильное раздражение. Но, слава Богу, приближается конец дежурства, и скоро он будет дома, где его ждут разожженный камин, вкусный ужин и возможность посидеть несколько часов у телека. Это поможет забыть обо всех тяготах нелегкой службы.

И вот, момент, которого он так опасался, настал.

Он вздрогнул, услышав крики о помощи, доносившиеся с противоположного конца поля.

– Ты слышал что-нибудь, Рэй? – спросил он своего напарника, который дежурил неподалеку от него, зорко следя за обстановкой по краям поля.

– Да, Боб, слышал, – ответил тот, включил свой фонарик и стал пробираться к констеблю Уикхэму. – По-моему, кричали вон там, – добавил он и показал в сторону северной части поля.

– Нет, нет, вон в том направлении, – не соглашался с ним Уикхэм, указывая на восток.

Крики послышались снова, и оказалось, что Уикхэм был прав.

– Это там, где живет викарий! Ну, Рэй, давай бежим скорее туда.

Оба полисмена побежали через поле, посвечивая себе фонариками, их башмаки с хрустом взламывали подмерзшую землю.

– Скорее туда, – услышали они чей-то взволнованный крик.

Констебль Уикхэм увидел силуэт человека, показывающего рукой в сторону калитки, ведущей к приходской церкви. Он осветил лицо стоящего лучом своего фонарика и удивился, увидев растерянный взгляд широко открытых глаз.

– Мистер Филбери, не так ли? Что случилось, сэр? – спросил Уикхэм, останавливаясь перед калиткой.

Рэй подбежал следом и тоже остановился, осветив и своим фонариком лицо секретаря городского совета.

– Слава Богу! Я знал, что кто-нибудь дежурит, охраняя эти обломки, – вздохнул с облегчением Филбери, поднимая к глазам руку, чтобы защититься от яркого света. – Это вы, Уикхэм?

– Да, сэр. Констебль Уикхэм. Ну, так что произошло?

Филбери оглянулся через плечо на церковь, и оба помощника посмотрели в том же направлении. Они увидели слабое мерцающее свечение, исходящее из бокового входа в церковь.

– Это преподобный Биддлстоун. Пойдемте, помогите ему, пожалуйста.

Филбери распахнул калитку и пропустил констебля Уикхэма вперед.

– Боюсь, что это случилось снова, – сказал он, следуя за констеблем.

Констебль не стал спрашивать, что случилось снова, потому что они уже подошли к самому входу, и он знал, что вскоре все узнает сам.

Он подеялся на несколько ступенек вверх и остановился в дверях как вкопанный, двое остальных, шедших сзади, буквально уткнулись в его широкую спину. На лице у него появилось выражение сильнейшего испуга.

С пола широко раскрытыми глазами на них смотрел викарий, лицо его было мертвенно-бледным. Он стоял на коленях, сжавшись в комок, опираясь одной рукой об пол, другой в волнении отирая лицо. Все его тело сотрясала дрожь, лицо блестело от слез и текущей изо рта слюны. Седые волосы были взлохмачены и стояли дыбом, губы непрерывно шевелились, но до слуха собравшихся доносилось лишь несвязное бормотание.

– Боже мой! – только и смог воскликнуть констебль Уикхэм, осветив фонариком скорчившуюся на полу фигуру.

– Вот в таком вот виде я нашел его несколько минут назад. – Голос Филбери дрожал от возбуждения. – Совершенно одного здесь, в церкви, прижавшегося к земле и испуганного. Он, видимо, зажигал свечи, когда... когда... – Голос Филбери прервался, его захлестнула волна сострадания. – Бедный Эндрю, – только и смог он добавить.

– Еще один нервный припадок, – сказал констебль Уикхэм больше себе, чем остальным. – Похоже, что на этот раз он хватил через край. – Уикхэм покачал головой с выражением глубокого сочувствия на лице, потом поморщился от странного запаха, стоявшего в воздухе. – Судя по запаху, он еще и жег здесь что-то, – задумчиво произнес констебль.

Это был резкий, неприятный, вызывающий тошноту запах, и он что-то напоминал. Да, он встречал этот запах раньше, и ему пришлось подавить подступившую к горлу рвоту, когда он вспомнил, где и когда. Это было в ту ночь, ночь катастрофы. Среди языков огня.

Это был запах горящей человеческой плоти.

Глава 17

Келлеру и Хоббсу потребовалось больше часа, чтобы убедить священника в своей искренности и здравом рассудке. И даже сейчас отец Винсенте все еще не был уверен в этом до конца.

Он без труда узнал младшего из двух мужчин: он видел его в ночь катастрофы, а потом его лицо то и дело мелькало на страницах многих газет. Да, это был второй пилот аэробуса, единственный человек, уцелевший в этой катастрофе. Что касается второго мужчины, рот, подбородок и часть носа которого прикрывала марлевая салфетка, удерживаемая полосками пластыря, то его он определенно видел впервые. Что-то тревожащее было во внешности этого человека, но это не было связано с его увечьями, скорее это ощущение вызывали его пронзительные серые глаза. Их взгляд был настолько острым, настолько проницательным, что, казалось, не существовало преграды, за которой можно было от него укрыться. Именно глаза этого человека, больше, чем что-нибудь другое, убедили священника в том, что эти двое не сумасшедшие.