Сакс Ромер - Зеленые глаза Баст

Я с глубоким сопереживанием смотрел, как меняется лицо Изобель; не могу описать, что творилось в моей душе. Обрушившаяся на нее в столь краткий срок череда несчастий изгнала румянец с ее щек; под глазами темнели круги. Внутри меня бушевали эмоции, так что я едва мог собраться с мыслями или найти в себе смелость признаться, что за чувства разрывают мне сердце.

Накануне поздно вечером я исполнил свой печальный долг и принес ей новость о страшной кончине Эрика Каверли. Мне никогда не забыть этот скорбный час. Однако Изобель, несмотря на все выпавшие на ее долю испытания, держалась с поразительным мужеством; я понимал, как тяжко ей все это давалось, но сейчас она отвечала Гаттону с невероятным самообладанием:

— Вот бумаги, инспектор. Я достала их из бюро, как только услышала, что вы вошли.

Она подняла со стола большой запечатанный конверт, на котором крупными, но немного неуверенными буквами было написано ее имя.

— Я бы предпочел, — сказал Гаттон, приятно удивив меня своей тактичностью, — чтобы сначала вы сами прочитали, что там написано, мисс Мерлин. А затем вы можете сообщить мне, есть ли в послании что-либо способное нам помочь.

Я смотрел, как Изобель, отчаянно прикусив губу, решительно надорвала конверт, затем отошел к окну, где присоединился к Гаттону, оставив ее читать бумаги. Кажется, мы простояли, глядя на улицу, целую вечность.

— Письмо довольно длинное, — тихо произнесла Изо-бель.

Мы с Гаттоном повернулись и увидели, что она, еще больше побледнев, сидит за столом и держит перед собой лист почтовой бумаги. Не глядя ни на кого из нас, она принялась читать написанное голосом ровным и монотонным, каким обычно говорила, когда пыталась скрывать свои чувства:

«Этот перечень действий, совершенных мной вечером и ночью шестого августа, следует предать огласке только в случае моего несправедливого осуждения за убийство моего кузена, сэра Маркуса Каверли, или в случае моей смерти.

В тот день мне сообщили по телефону, что моя невеста, Изобель Мерлин, встречается вечером с сэром Маркусом в месте под названием Ред-Хаус. Мне указали адрес и добавили, что если я сомневаюсь в словах говорящего, то сам могу проследить за передвижениями мисс Мерлин этим вечером.

Я уже ссорился с кузеном из-за его навязчивого ухаживания за ней, и хотя последующие события никак не подтверждали справедливость слов того, кто мне позвонил, по крайней мере в этой части информация соответствовала действительности. Я не представляю, кто говорил со мной, могу лишь сказать, что голос принадлежал женщине.

Не желая посвящать кого-либо в подобное дело, в одном из отдаленных районов я лично приобрел лохмотья бедняка, которые сейчас находятся в полиции: именно они и повлекли тщательную проверку моих действий. Облачившись в тряпье и нанеся на лицо и руки темный грим для дальнейшей маскировки, я около девяти вышел из своих апартаментов через черный ход и, сомневаясь, следует ли мне в таком виде садиться в общественный транспорт, проделал весь путь до Колледж-роуд пешком.

Я с легкостью нашел Ред-Хаус, но, обнаружив, что дом пуст, немедленно заподозрил обман. Тем не менее я решил оставаться поблизости, ожидая указанного мне по телефону часа предполагаемого свидания. Вокруг было достаточно безлюдно, а разыгравшаяся в тот вечер сильная гроза промочила меня до нитки, ибо я не желал покидать свой пост и единственным укрытием мне служили деревья, растущие на обочине.

Незадолго до окончания грозы, когда яростные потоки дождя чуть ослабели, я вышел из своего ненадежного убежища и направился в сторону Хай-стрит. Не успел я сделать и нескольких десятков шагов, как увидел приближающееся такси, а шофер, заметив мою замызганную фигуру, притормозил и, к моему удивлению, спросил меня, как доехать до Ред-Хауса.

Я сразу заглянул в машину — и убедился, что там сидит не кто иной, как Маркус Каверли. Если у меня и были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Я дал водителю необходимые указания и, медленно проследовав обратно пешком, спрятался под сенью деревьев на другой стороне дороги, откуда увидел, как сэр Маркус вышел из такси и направился к пустому дому.

Он был один и, зная, что мисс Мерлин еще не приехала сюда, я пришел к единственно возможному выводу: она прибудет позже. И я вновь медленно побрел от Ред-Хауса к Хай-стрит и минут через пять миновал констебля, идущего в компании человека в светлом непромокаемом плаще и фетровой шляпе. Тогда я его не узнал, но позже мне сказали, что это был мистер Джек Аддисон.

Простояв на углу Хай-стрит до глубокой ночи, я дважды возвращался к Ред-Хаусу и один раз даже поднялся на крыльцо, но хотя мне и показалось, что в комнате справа от двери из-за ставней пробивается тусклый свет, я не был в этом уверен, ибо изнутри не раздавалось ни звука.

Я видел только это, а затем, очень измотанный и злой, вернулся в свои апартаменты, не переставая гадать, что мог означать этот визит Маркуса Каверли в очевидно пустой дом и почему он задержался там. Но больше всего меня занимал вопрос, отчего мне не сказали всей правды по телефону, заставив меня шпионить без всякого результата.

Находка в порту на следующий день привела меня к новой, ужасной догадке о мотивах звонившей, и глаза мои открылись: я, совершенно невиновный в соучастии, теперь легко уязвим для подозрений по делу об убийстве моего кузена.

Моя злосчастная попытка избавиться от лохмотьев, понадобившихся для маскировки, была продиктована паникой: я не знал, куда их девать. То, что за мной наблюдает полиция, не было для меня тайной, но я оказался достаточно самонадеян, предположив, что смогу уйти от слежки.

Это все, что я могу сообщить. Я сознаю, что мой рассказ ничего не объясняет и не снимает с меня подозрений, но клянусь, что это правда.

(Подпись) Эрик Каверли, баронет»

Изобель сохраняла спокойствие, но я понимал, какое напряжение испытывала она перед лицом этого нового жестокого испытания. Гаттон еще раз заслужил мою благодарность своим тактом после того, как искренне признался:

— Мисс Мерлин, вы очень храбрая женщина. Спасибо. Мне только жаль, что я не могу оградить вас от всего этого.

Тепло пожав мне руку, он поклонился и ушел, оставив меня наедине с Изобель.

Его шаги смолкли. Изобель снова села за стол. Повисло молчание. Я не стану описывать свои чувства, скажу лишь, что в ту минуту я опасался собственной человеческой натуры. Никогда доселе Изобель не казалась мне столь желанной; никогда ранее мне так мучительно не хотелось прижать ее к себе.

Напряженное молчание сделалось невыносимым.