Татьяна Рябинина - Чертова погремушка

Разглядывая это чудо, мы не сразу заметили следующую в кильватере уменьшенную копию — хотя там тоже было на что посмотреть. Девчонка втиснула себя в едва доходящее до колен, тесное в груди коричневое шерстяное платьице нелепого фасона. Я еще подумала, что, наверно, это часть чудом сохранившейся школьной формы ее матушки. Не хватало только фартучка и пионерского галстука. Похожую на параллелепипед тушку подпирали тощие и не слишком ровные ножки-макаронинки в нелепых туфлях-мокасинах. На толстые щеки, в которых совершенно утонул нос, свисали жалкие рыжие косички. За спиной новенькая — кто же еще! — прятала огромный коричневый портфель с двумя замками, когда-то, наверно, очень солидный министерский портфель, а ныне — просто курам на смех.

— Новенькая? — оживленно поинтересовался Вол, протискиваясь к своему столу. Его макушка доставала мамаше примерно до подмышки, а дочке — до подбородка. — Не волнуйтесь, мама, не обидим.

Ледокол величественно кивнул и отчалил. Новенькая, оставшись без прикрытия, ссутулилась и смотрела себе под ноги.

— Давайте-ка запишем вас в журнальчик, — Вол всех нас называл непременно на вы. — Как вас зовут?

Как выяснилось позже, Ангелина лет до восьми жестоко заикалась. Потом как-то само собой все выправилось, но иногда, в пиковых ситуациях, язык ее все же подводил. На самый безобидный вопрос об имени-фамилии, она напружинилась, отчаянно покраснела и выдавила:

— Анг-гел-лина… Ко-коу-рова.

— Как? — под бурное веселье переспросил физик.

— Коврова, — прошептала Ангелина.

— Прекратили смех! — рявкнул Вол. — Пожалуйста, Ангелина, садитесь на свободное место. Вон туда, за вторую парту.

Класс у нас был большой, а кабинет физики — не очень. Не помню уже, по какой причине Костя оказался в том году в печальном одиночестве, но факт, что единственное свободное место было рядом с ним.

— Ну что за непруха?! — простонал он, накрыв голову руками, когда новенькая припарковалась рядом с ним.

Разумеется, ее звали Коровой. Не в качестве дразнилки, а просто так. Точно так же, как Никиту Китом, а меня Белкой. И хотя у нее были все шансы оказаться предметом изощренной детской травли, — толстая, рыжая, длинная, заикается! — каким-то чудесным образом ей удалось этого избежать. На нее вообще не обращали внимания. Если она у кого-то что-то спрашивала, ей вежливо и кратко отвечали. Но не более того. Впрочем, Линка не слишком-то стремилась к общению. Приходила к самому звонку, убегала сразу после уроков, на переменах сидела где-нибудь на подоконнике и читала. Училась она неплохо, на четверки и пятерки.

Дни рождения, дискотеки, походы — все это было без нее. Кажется, никто и не замечал, что Ковровой нет. Не пришла она и на выпускной после девятого класса. Осенью наша классная сказала, что Линка поступила в педучилище. Больше мы ее не видели. Ее приглашали на десятилетие выпуска, но она так и не появилась. Кто-то из девчонок рассказывал, что Линка закончила училище с отличием, поступила в педуниверситет, но через год перевелась в «кулек» — университет культуры, на библиотечный факультет.

Единственным человеком, которого Линка выделяла, был, как ни странно, мой брат. Нет, она не бегала за ним в общепринятом значении этого слова. Но если у Кости не оказывалось ручки или чистой тетрадки, Линка всегда его выручала. Она угощала его конфетами, подсказывала, если он плавал у доски, давала списать домашнее задание. А когда болела, звонила ему, чтобы узнать заданное. Впрочем, если к телефону подходила я, Линка никогда не просила позвать Костю. Тем не менее, его очень быстро стали звать Ковбоем, причем кличка эта осталась за ним и тогда, когда Линка с нами уже не училась.

Костя стоически терпел и кличку, и Линкино внимание, впрочем, не слишком обременительное. Иногда я поддразнивала его и даже злорадничала, но, в общем-то, скорее сочувствовала: ему так хотелось внимания со стороны девочек, а единственной, кому он все-таки понравился, оказалась Корова.

Мы сидели за столом, ели курицу и говорили вовсе не о том, о чем хотелось бы. О погоде в Калининграде. О гостинице, где они жили. О загсе, где их быстро и скромно расписали, разумеется, за взятку. Наконец, о том, как они встретились — конечно, совершенно случайно.

— Не поверите, — улыбнулась Линка. — Незадолго до этого была у себя, в своей квартире, разбирала вещи. Наткнулась на школьные фотографии. Смотрела, всех вас вспоминала.

— Ну, конечно, всех нас, — подначил Никита. — Ну, Ковбоя своего — ладно, а нас-то что? Нас-то ты не особо жаловала.

— Ну, как и вы меня, — отбила подачу Линка. — На самом деле мне очень хотелось со всеми дружить. Но я же была… Корова.

— Между прочим, — Костя накрыл ее руку своею, — ты мне еще тогда нравилась. Просто… меня бы не поняли. А я был дурак и очень зависел от чужого мнения. Мне и Ковбоя хватило за глаза и за уши.

— Разумеется, ты тогда был мне по плечо. Представляю, что стали бы говорить, если б мы с тобою, например, пошли вместе из школы домой. Как минимум, что я тебя раздавлю ненароком.

— Мышь копны не боится, — задрал нос Костя.

— Мы вам не мешаем? — поинтересовался Никита.

— Да, так вот, — Линка погладила Костю по голове и повернулась к нам. — Иду я по улице. Погода мерзкая, настроение ужасное. Не жизнь, а сплошная задница. Задумалась так, что ничего вокруг не вижу. Вдруг — над ухом скрежет тормозов и вопль: «Куда прешь, Корова?!». Надо же, думаю, давно меня так никто не называл. Смотрю — вылезает из машины… Костя. Я его сразу узнала. Белкин, говорю, привет. Он на меня таращится с отвисшей челюстью и молчит. Это я, говорю, Лина. Которая Корова. Он так обратно в тачку свою и сел. Ну а потом подвез до дома. Потом мы встретились, в кафе посидели. Потом еще раз. Ну и…

— Главное, смотрю — идет через дорогу такая пери… на красный свет, нога за ногу, мечтает о чем-то. Торможу, сигналю — ноль эмоций. Высунулся, ору на нее, а она так мило улыбается: привет, типа, Белкин. Кто это, думаю. Может я с ней… того — и забыл? Нет, такую не забудешь, это точно. Но откуда-то она меня знает. И тут она заявляет: я, мол, корова. Я сразу и не въехал, что за корова такая, почему он себя так ласково — неужели потому, что я ей это крикнул. «Лину»-то я как-то мимо ушей пропустил. Потом дошло. Все никак поверить не мог, что это и правда она.

— Все спрашивал, дурачок, что я с собой натворила.

— Ну правда, никак не мог поверить, что человек так измениться может. Признайся, говорю, наверно, кучу пластических операций сделала.

Тут они как-то очень странно переглянулись, как будто ветерком холодным повеяло. И я сразу же вспомнила о том, что меня гораздо больше интересует совсем другое. Не история их романтической встречи, а то, как Костя отделался от «погремушки».