Анна Радклиф - Итальянец

— Какую историю? — не выдержав, воскликнул Винченцо. — О ком вы говорите?

— Всему свое время, синьор, сейчас узнаете, — ответил с достоинством рыбак и вдруг пристально посмотрел на юношу. — Эй, синьор, не вас ли я видел там? Ведь это вы освободили бедняжку Беатрису?

Винченцо давно уже понял, что рыбак рассказывал о том, что случилось на вилле Алтиери. Не дожидаясь конца его рассказа, он забросал рыбака вопросами. Прежде всего его интересовало, в какую сторону похитители увезли девушку. Увы, рыбак здесь ничем не смог ему помочь, ибо сам не знал.

— Эй, синьор, может, это были они! — вдруг воскликнул один из портовых бродяг, тоже с вниманием слушавший рассказ. — Я хочу сказать про экипаж, который с грохотом промчался на рассвете через Браселли. Окна были наглухо зашторены. Может, в нем увезли молодую синьорину?

Этого было достаточно, чтобы павший духом юноша вновь обрел надежду. Он попытался расспросить бродягу поподробней, но тот более ничего не смог ему сказать. Но и этого оказалось достаточно. По времени все совпадало. Винченцо немедленно решил отправиться по следам экипажа, и прежде всего в Браселли. Там от почтмейстера он может многое узнать.

Приняв это решение, он вернулся домой, но отнюдь не для того, чтобы сообщить отцу о своем намерении, а всего лишь для того, чтобы дождаться верного Паоло, которого хотел взять с собой. Хотя оснований для надежды было не так много, но он был полон решимости немедленно начать поиски.

Убежденный, что о его намерениях никто в доме ничего не знает, он, собираясь, мало думал об осторожности и совсем не думал о том, что его может ждать впереди.

ГЛАВА X

Змее ты в первый раз простишь укус?

Маркиза, встревоженная недомолвками, странными намеками и всем поведением сына в последние дни, послала за отцом Скедони. Не забывший об оскорблениях, нанесенных ему Винченцо в храме, Скедони выполнил просьбу маркизы без видимой охоты, однако не мог не испытать злорадственного удовольствия при мысли, что это даст ему возможность отомстить юноше. Его особенно задели обвинения в лицемерии и притворстве. Злопамятный и мстительный, он жаждал наказать юношу. Он понимал, какой удар может нанести его репутации размолвка с Винченцо в храме монастыря. Среди монахов многие открыто его недолюбливали, и немало было таких, кто с удовольствием побеждал его на диспутах и был бы рад любому его поражению и неверному шагу. Не поэтому ли он так исступленно морил себя голодом, истязал молитвами, чтобы доказать истовость своего служения вере? Он надеялся, что высшие по сану это непременно отметят. Теперь же он серьезно опасался, что стычка с Винченцо может быть использована его недоброжелателями.

Не на шутку испугали его и намеки Винченцо на то, что ему известно прошлое Скедони. Поэтому он так поспешно покинул храм, боясь, как бы Винченцо в присутствии монахов не сказал о нем чего-нибудь губительного для его репутации. Теперь он готов был пойти на все, чтобы не позволить юноше поделиться с кем-нибудь своими догадками. И все же Скедони понимал, что не должен забываться, когда имеет дело со знатным семейством ди Вивальди.

После встречи с Винченцо Скедони утратил покой, забыл о сне, не прикасался к пище. Братья видели его теперь только коленопреклоненным перед алтарем. Те, кто почитал его за святого, останавливались и одобрительно кивали головами, его же недруги с ухмылкой недоверия проходили мимо. Скедони делал вид, что, погруженный в беседу с Богом, не замечает ни тех ни других.

Жестокие муки и воздержание еще разительнее изменили его облик, и теперь он скорее походил на призрак, чем на живого человека.

Узнав, что его хочет видеть маркиза, он прежде всего подумал, что Винченцо поделился с матерью своими подозрениями, и поначалу решил избежать этой встречи. Но по зрелом размышлении, поняв, что его отказ лишь усилит недоверие к нему в семье Вивальди, если оно уже возникло, он решил принять приглашение маркизы и использовать его к своей выгоде. Для этого надо только пустить в ход все свое красноречие и умение убеждать.

С недобрыми предчувствиями, однако, входил он в покои маркизы; увидев его, та первые мгновения не смогла скрыть своего испуга и какое-то время безмолвно и с тревогой смотрела на неузнаваемо изменившееся лицо монаха. Это еще более обеспокоило Скедони.

— Мир дому вашему, синьора, — смиренно произнес он, опустив глаза, и поторопился занять свое место в кресле.

— Я пригласила вас, святой отец, для того, чтобы поговорить об обстоятельствах известного вам дела, — начала маркиза. — Возможно, вам не все известно, — добавила она поспешно.

Скедони, опустив голову в знак почтительного внимания, ждал, что она скажет дальше, чувствуя, как неприятный холодок пробежал по спине.

— Вы молчаливы сегодня, святой отец. Вас что-то тревожит?

— Вы введены в заблуждение, маркиза! — не выдержав, горячо воскликнул Скедони, осознавая, что выдает себя.

— Простите, святой отец, но мои сведения получены из самых надежных источников. Поэтому я и позвала вас. Вы ведь знаете, как я доверяю вам и ценю ваши советы.

— Не следует быть слишком доверчивой, синьора, — произнес Скедони, едва скрывая свое волнение. — Поспешное доверие — вещь опасная.

— Нет, святой отец, здесь я не ошибаюсь. Нас предали.

— Нас? — повторил за нею Скедони, постепенно овладевая собой. — Что произошло, синьора?

Маркиза немедленно рассказала ему о странном поведении сына, его подозрительных отлучках и, не колеблясь, высказала предположение, что ему известно, где Эллена.

Скедони с облегчением перевел дух и тут же со всей горячностью стал успокаивать маркизу, а затем, как бы между прочим, посетовал на строптивость нынешней молодежи и пожалел, что своевременно не были приняты более строгие меры.

— Более строгие? — удивилась маркиза. — Неужели пожизненного заключения в монастыре недостаточно?

— Я говорю о вашем сыне, синьора, — уже окончательно овладев собой, мрачно сказал Скедони. — Молодой человек, забывающий о благочестии, почтении к старшим и тем более к своему духовному наставнику, осмелившийся оскорбить того, кто всего лишь исполняет свой долг перед людьми и Господом Богом, заслуживает самого сурового наказания. Обычно я не позволяю себе касаться таких деликатных сторон, как семейные отношения, но поведение юного синьора Винченцо настоятельно требует вмешательства. Не будем говорить обо мне. Этого требуют наши правила приличия. Я могу все стерпеть — неуважение, грубость, посчитав это еще одним испытанием, посланным мне свыше. Но не следует забывать, сколь заразителен дурной пример для других! Непочтение вашего сына к старшим весьма тревожит меня, сестра. Он утратил благочестие, он просто недостоин быть сыном такой матери, как вы!