Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

Весельчак Фил Клири в присутствии посетителя, можно сказать, робел как школьник. Все в мистере Дейнджерфилде внушало трепет: и седые волосы, и репутация кудесника в денежных делах, и волевые, решительные манеры, и внезапные циничные смешки. Поэтому стоило Дейнджерфилду высказать какое-нибудь пожелание с оттенком настоятельности, как все вокруг спешили его исполнить. Вот и Айронз, разумеется, явился в назначенный час с удочкой, и оба рыболова, подобные Пискатору и «его верному ученику» у Айзека Уолтона{74}, которых их мирное занятие сковало тесными узами братства, бок о бок побрели к реке.

С огорчением должен сказать, что жена у клерка была самая настоящая мегера, визгливая и несдержанная на язык. «Мошенник», «старый скупердяй», «старый подлюга» — это еще не самые худшие клички из тех, которыми она награждала своего супруга. Любезная миссис Айронз была стара, толста, уродлива и сама на свой счет не обольщалась, а потому тем сильнее ревновала мужа. Благодаря долгому опыту мистер Айронз нашел наилучшую тактику защиты: он либо немел как рыба, либо говорил коротко и загадками; иногда он отделывался пословицей, иногда библейским изречением, а будучи доведен до крайности, тоном самым смиренным изрекал что-нибудь ехидное.

Айронз любил свою удочку и извилистые берега Лиффи, где он, мрачный и одинокий, наполнял рыбой свою корзинку. Его спутница жизни, не зная в точности, чем занят ее супруг, не нуждалась в доказательствах, чтобы объявить: чем-нибудь непотребным. В таких случаях она обращалась за поддержкой к своему жильцу, капитану Деврё; подобно буре, она врывалась в его комнату, и молодой шалопай, готовясь получить удовольствие, откладывал в сторону роман, отставлял стакан с разбавленным водой хересом (боюсь, иной раз от этого сосуда явственно попахивало бренди). Если бы речи миссис Айронз послушал человек, никогда не видевший ее прилизанного угрюмого супруга, он решил бы, что в Дублинском графстве не найдется юноши красивей мистера Айронза и все хорошенькие девушки Чейплизода и окрестностей вздыхают о нем и напропалую строят ему глазки. Деврё питал слабость к сатире, даже к фарсу, и потому забывал обо всем, смакуя сетования этой неряшливой старой толстухи.

— Капитан, золотко, что мне делать? — Миссис Айронз влетела в комнату с пылающим лицом, жестикулируя правой рукой, а в левой сжимая краешек передника, которым только что утирала распухшие глаза. — Снова он утащился к Айленд-Бридж, бесстыдный мошенник. Ясное дело — всё из-за той грязной девки. Пусть не думает, что меня так легко обдурить, уж я умею все разложить по полочкам. А до тебя, Мэг Партлет, потаскушка ты эдакая, я еще доберусь…

За истерическими выкриками последовали новые потоки слез, и миссис Айронз принялась размахивать толстым красным кулаком перед представившимся ее воображению хорошеньким носиком Мэг.

— Нет-нет, мадам, — отозвался насмешник, — умоляю вас, не проливайте слезы; вспомните, вы ведь читали: подобное случалось ранее в Риме, в Саламанке, в Баллипорине, в Венеции и в полусотне других знаменитых городов.

Во время подобных разговоров Деврё всегда казалось, что они с квартирохозяйкой, импровизируя на ходу, разыгрывают бурлеск: она — крымско-татарская царица, он — придворный архиепископ. Капитан перешел бы на стихи, если бы не опасался спугнуть этим собеседницу.

— Ну и что мне от этого проку? И я вам то же самое скажу: они всюду, во всем мире одинаковы — скоты, да и только.

— Но подумайте, мадам, ваш супруг всего лишь отправился к реке и взял с собой удочку…

— Как же, удочку. Знаю я, что он собрался удить, бесстыдник.

— Но послушайте, мадам, — не унимался капитан, — вы в корне неправы. После двадцати лет брака вы обнаруживаете, что супруг ваш — мужчина, и гневаетесь из-за этого. Но кем же, по-вашему, он должен быть?

— Все вы твердите одно и то же, — отчаянно рыдала миссис Айронз, — правды ни от кого не дождешься, никто не пожалеет, не поддержит бедную обманутую женщину. Ладно же, справлюсь сама. Пойду-ка я к его преподобию — только молчите, не отговаривайте — Хью Уолсингему, доктору богословия, пастору чейплизодского прихода. — Миссис Айронз привыкла, грозя вмешательством священника, именовать последнего полным титулом — для вящего устрашения Зикиела Айронза. — Я пойду к нему прямо сейчас — и не вздумайте меня удерживать, — посмотрим, что он скажет. — И миссис Айронз направилась к двери.

— Ну что ж, мадам, повидайте ученого доктора, спросите его, — он не я, ему-то вы поверите, — пусть расскажет, что с тех пор, как у мадам Сарры вышла размолвка с дерзкой мисс Агарью{75}, нравы не изменились; те же нравы царили повсеместно и в Древнем мире — справьтесь у Плиния, Страбона{76} и самых известных писателей Античности; Юнона, Дидона, Элинор — королева Англии, миссис Патридж, о которой я сейчас читаю, — Деврё указал на раскрытую страницу «Тома Джонса», — каждая — справедливо ли, нет ли — питала те же подозрения{77}.

Капитан произнес все это неспешно, с задумчивым видом, хмуря брови, — в подражание простодушному книжнику.

— Хороши же ваши Патриджи, нечего сказать, самый подходящий пример для приходского клерка! — воскликнула хозяйка дома, отходя от двери. — Гляжу я на него, думаю про его штучки и одного не могу понять: как хватает у него наглости слушать проповедь и смотреть в лицо прихожанам, да еще и петь святые псалмы?

— Не следует этому удивляться, мадам, поверьте мудрецу, изрекшему: «Omnibus hoc vitium est cantoribus».[24]

Деврё было давно известно, что латинские цитаты действуют на разъяренную миссис Айронз как масло на огонь, — почтенная матрона разразилась речью, в которой бесчисленные обвинения то и дело перемежались крепкими эпитетами. Мудрые служители правосудия пользуются подобным же приемом: свои жалобы и обвинительные акты они любят уснащать поговорками и пряными словечками, вроде «вероломно», «постыдно», «злонамеренно» и «suadente diabolo»,[25] рассчитывая что с помощью этих приправ желудки судьи и присяжных легче переварят предложенное им блюдо.

Горестные вопли миссис Айронз соседям были не в диковинку; даже когда звуки достигали большой дороги или садов за домом, окрестные жители сохраняли невозмутимость. Всякий имеющий уши уже наслушался о мистере Айронзе всевозможных мыслимых и немыслимых историй и давно потерял к ним интерес, голос любезной леди мог грохотать и гудеть сколько угодно — на него обращали не больше внимания, чем на оружейные раскаты и завывания труб в день военного смотра.

Все это служит лишним доказательством истины, и без того известной каждому, кому довелось хоть немного пожить в деревне. На земле не отыщешь уголков, где, как в древности, царил бы золотой век — он покинул нашу юдоль окончательно и бесследно; мир и prisca fides[26] не удалились в лоно глубоких долин и тенистых ручьев, а вознеслись в свою прежнюю горнюю обитель, оставив земной шар во власти тяготеющего над ним проклятия. Посетите любую прелестную старую деревню, утопающую в зелени, где в палисадниках растут штокрозы и жасмин, по улице, как в старину, бродят петухи и куры, скромная, покрытая рябью речушка простовато улыбается меж ив и яблонь, а вблизи высятся поросшие плющом древние стены, — и ваш слух уловит не только коровье мычание, пение пташек и рокот ручьев: временами, тревожа дремоту старого речного бога, ароматный воздух пронзают многоглаголивые речи, полные обличительной риторики.