Улей (ЛП) - Каррэн Тим
Снегоход дал задний ход и откатился, и внезапно Рутковский оказался там с винтовкой в руках, просто стоял, потеряв дар речи.
"Пристрели этого ублюдка!" - Хейс сказал ему.
Но Рутковский застыл, смотря на растущее красное пятно на снегу, вдыхая запах крови и размолотой плоти, и не мог пошевелиться.
Хейс взял винтовку из его рук.
Это была всего лишь маленькая винтовка для выживания 22-го калибра с продольно-скользящим затвором. Он поднял ее и выстрелил в кабину. Отработал затвором, и выстрелил снова. Он увидел пулевые отверстия в широком покатом лобовом стекле. Увидел, как вторая пуля заставила фигуру вскинуть руки вверх и опасть.
"Спрайт" остановился.
Прямо над телом.
Хейс обогнул кабину и поднял винтовку, готовый закончить работу и зная, что, если кто-нибудь встанет у него на пути, он получит прикладом по голове.
Но никто этого не сделал.
Они подошли, но держались на приличном расстоянии. Там были Катчен с Шарки. Корикки и Содермарк. Стоттс, Биггс и Рутковский. Несколько ученых. Никто ничего не говорил. Двигатель "Спрайта" заглох, и дверь кабины распахнулась, а затем снова закрылась от порыва ветра. Затем снова распахнулась, и тот, кто там был, вышел и встал на гусеницу.
Это был Холм.
Геолог из команды Гейтса. Он просто стоял на гусенице, как политик, готовящийся произнести речь. Он был в парке, но без шапки. Его белые волосы шелестели на ветру. Лицо было цвета вареной кости.
"Холм?" – спросил его Хейс, задаваясь вопросом, попал ли он в него из 22-го калибра или нет. Ибо он казался совершенно здоровым. "Холм? Черт возьми, Холм, что, черт возьми, ты творишь?"
"Осторожно, Джимми", - сказал Рутковский. "Здесь что странное".
О да, определенно было.
Холм спрыгнул со ступенек в снег и шагнул вперед, в то время как Хейс отступил назад. Холм был тощим стариком лет шестидесяти, и Хейс мог сломать его об колено, не вспотев... однако в тот момент трудно было представить себе более опасного человека, чем Холм. В нем было что-то холодное и безжалостное.
"Холм..." - сказал Хейс.
Холм смотрел на него, и его глаза были наполнены холодной пустотой. В них ничего не было. Во всяком случае, ничего человеческого. Он изучал Хейса с явным безразличием, его бледном лицо, пронизанное двумя черными глазами, от которых в животе Хейса размягчилось. Вы не захотите слишком долго смотреть в эти глаза. Они были словно окна, выходящие в какой-то безбожный тупик пространства. Там можно было увидеть себя, задыхающегося в этой безумной, безвоздушной пустоте.
Хейс сглотнул.
Глаза впились в него, высасывая досуха.
В этих глазах была сила, что-то огромное, зловещее и древнее. То, что чувствовал Хейс в тот момент, было тем же, что он чувствовал, глядя в стеклянные красные шары инопланетян в Хижине №6. Они проникли внутрь тебя, овладели тобой, раздавили твою свободную волю, как паука ботинком. На каком-то первичном уровне они поглотили и проглотили тебя. И ты мог чувствовать, что все, чем ты был скользит в какой-то черный, беззвучный пищевод.
У Хейса что пискнуло в горле, но на этом все.
То, что он чувствовал, было ужасно... до глубины души и чудовищно холодно, и он не мог сопротивляться этому. Это было все равно, что проснуться в гробу и услышать, как грязь стучит по крышке... но без голоса, чтобы кричать.
"Джимми, - сказала Шарки, - отойди от него... отойди от него сейчас же".
Ее голос был как пощечина. Хейс моргнул и отшатнулся назад, чуть не упав, когда его ноги заскользили в противоположных направлениях. Но разум вернулся, и мир предстал перед его глазами. И при этом он вспоминал тот вечер, когда они болтали с Гейтсом в Интернете. Он все еще мог видеть на экране эти угрожающие слова:
ты будешь в опасности, если я или другие вернутся, следи за нами очень пристально, что-то не так с холмом, я думаю, они уже овладели его разумом
Вот как Хейс узнал, что мяч упал.
Он поднял винтовку.
"Ладно, Холм, не ближе. Следующая войдет промеж твоих глаз. Где Гейтс? Брайер? Другие? Что ты с ними сделал?"
Холм слегка склонил голову набок, как щенок, но эффект был едва ли милым... это было оскорбительно и противно, как чувствовать, как паук разворачивает лапки у тебя на ладони. Это вызвало у Хейса такое же чувство атавистического отвращения. И заставило сделать шаг назад. У него перехватило дыхание.
"Где Гейтс?" - повторил он, заметив, как слабо и ничтожно звучит его голос в ледяной черноте ночи.
"Пристрели его", - сказал Рутковский. "Грохни это чертово животное. Посмотри, что он сделал... просто посмотри, что он сделал..."
Но Хейс не собирался смотреть.
Он не смел отвести взгляд от Холма. Ни на мгновение. Он смотрел не в глаза, а ниже, туда, где воротник парки прижимался к подбородку. Взглянуть в эти глаза означало увидеть кладбища и туманные пустоты, набитые костями. Глядя в эти глаза, ты чувствовал, как сладкий яд смерти тянет тебя на бесплодные равнины.
Холм шагнул вперед, остановился и посмотрел на Хейса с непонятным удивлением. Как вы могли бы смотреть на собаку, которая научилась сидеть и просить, или на одну из тех милых обезьянок, которые могли крутить рукоятку шарманки. Что-то вроде этого. Никакого страха или беспокойства по поводу Хейса и винтовки в его руках, а только глубокое и безграничное удивление от всего этого.
"Ну, кто-нибудь, сделайте что-нибудь, - сказал другой голос, - прежде чем я сойду с ума здесь".
Ночь сгустилась вокруг них, огромная, черная и ледяная. Ветер все еще дул, и снежная пудра все еще падала, обдувая собравшихся, танцуя в лучах фонарей, которые они держали, и тускнеющих огнях "Спрайта". Холм дышал очень часто, и это звучало так, словно кто-то вдыхал воздух через потрескивающее сухое сено. Каждый раз, когда он выдыхал, облако инея собиралось и рассеивалось.
Хейс слышал ветра стонущий меж зданий, звук ботинок, беспокойно покачивающихся на насте.
Холм сделал еще один широкий шаг вперед, как бы призывая Хейса пристрелить его. Он двигался быстро, почти плавно, с жизненной силой, которой старик не имел права обладать. Хейс полагал, что, хотя их разделяло шесть футов, Холм оказался бы на нем еще до того, как он нажмет на спусковой крючок. Он смотрел на Хейса, и его глаза были влажными и блестящими, ужасно расширенными, так что радужная оболочка и склеры обоих глаз были поглощены неподвижными и широкими зрачками. Они были стеклянными и отражали свет.
Холм раскрыл рот с чем-то вроде рычания, обнажая ровные белые зубы, которые, вероятно, были протезами. Свистящее шипение вырвалось из его горла, становясь громче и скрежеща переходя в голос: "Гейтс? Гейтс мертв... мы все мертвы..."
Хейс чуть не застрелил его.
Этот голос был слишком сильным. Совершенно нечеловеческим, как эхо подземных вод, пытающихся образовать слова. Холм улыбнулся своим словам и бросился на Хейса. Он был не так быстр, как казалось на первый взгляд, и Хейс обогнул его и врезал прикладом в висок. Холм тут же беззвучно упал на колени. Если только воющий ветер не был его голосом, эхом, разносящимся в ночи, проносящимся по одинокой и древней полярной равнине.
"Хорошо, - сказал Хейс, - кто-нибудь, возьмите веревку или цепь или что еще. Мы свяжем его и занесем внутрь".
"Просто убей его, Джимми", - сказал Стоттс. "Сделай это, Джимми... посмотри в эти глаза... ни у кого нормального нет таких глаз".
Подошли Рутковский и Биггс, Содермарк и один из ученых, сейсмолог по имени Хинкс, который проводил большую часть времени на удаленных станциях слежения и не был причастен к большей части безумия на станции Харьков. Осторожно, когда Хейс передал свою винтовку Шарки, они окружили Холма.
"Вставай", - сказал ему Рутковский. - "Пока, блять, можешь".
