Аргонавты Времени (сборник) - Уэллс Герберт Джордж
– Я тоже там бывал, – заметил я. – Поднимался на Монте-Соларо и пил на вершине «Веро Капри»[142] – такой мутный напиток наподобие сидра.
– А! Тогда, может, вы скажете, правда ли это был Капри, – сказал человек с бледным лицом, – я-то сам в этой жизни ни разу там не бывал. Я сейчас опишу… Мы жили в комнатке, солнечной и очень прохладной, одной из великого множества комнаток, выдолбленных в известняковом массиве какого-то мыса очень высоко над морем. Весь остров представлял собой один гигантский отель с крайне сложной планировкой, а вдали на целые мили протянулись плавучие отели и широченные платформы, на которые садились летающие машины. Все это называлось «Городом наслаждений». В ваше время ничего этого еще нет… ну то есть в наше. Конечно же наше!
Комната занимала самую оконечность мыса, так что выходила и на восток, и на запад. С востока возвышался огромный утес – может, в тысячу футов высотой, – холодный и серый, лишь с краю окрашенный ярким золотом, а за утесом открывался вид на Остров Сирен и покатый берег, подернутый рассветным туманом. На западе лежала крошечная бухта с небольшим уютным пляжем, где еще властвовала тень. Из тени отвесно поднималась гора Монте-Соларо, увенчанная, точно короной, золотым гребнем, позади нее в небе плыла белесая луна. А перед нами с востока на запад раскинулось многоцветное море, усеянное точками парусов. На востоке они были серыми, но на западе сияли тем же солнечным золотом, словно язычки пламени. А прямо под нами виднелась скала с пробитой волнами аркой. Морская синь разбивалась о скалу зелеными брызгами и пенилась вокруг, а из-под арки выходила гребная лодка.
– Знаю эту скалу, – кивнул я. – Чуть не утонул там. Она называется Фаральони.
– Фаральони? Да, она называла ее так, – ответил человек с бледным лицом. – Там случилась какая-то история… но…
Он снова потер лоб.
– Нет, забыл… Так вот, это самый первый из снов, с которого все началось. Комната, погруженная в тень, воздух, небо и моя драгоценная спутница – ее сияющее лицо, белые руки и элегантное платье. Мы сидели и разговаривали полушепотом – не потому, что кто-то мог услышать, просто все для нас было настолько внове, что мысли будто пугались претворения в слова.
Проголодавшись, мы вышли из комнаты и двинулись по странному коридору с движущимся полом, пока не оказались в большом обеденном зале, где искрился брызгами фонтан и играла музыка. Удивительно приятное место, залитое солнцем, с плеском воды и переборами струн. Мы ели, улыбались друг другу, и мне совсем не хотелось замечать мужчину за соседним столиком, который явно наблюдал за мной.
Потом мы перешли в танцевальный зал, великолепие которого не поддается описанию. Невероятно просторный, он превосходил все известные в наши времена, а высоко на галерее были вмурованы в стену старинные ворота Капри. Золотые стебли и побеги словно по волшебству вырастали из изящных колонн и затейливо переплетались под потолком, струясь рассветными лучами, а круглую площадку для танцев, сжимая в лапах светильники, обступали причудливые фигуры драконов и химер. Искусственный свет в зале посрамил бы и солнечные лучи новорожденного дня. Мы шли сквозь толпу, и люди оборачивались вслед – весь мир знал мое имя, мое лицо и что я, отбросив гордость, удалился сюда. Они с любопытством разглядывали девушку, которая шла рядом, ведь историю ее появления в моей жизни мало кто знал, да и то больше по слухам, – и мало кто не завидовал моему счастью, несмотря на позор и бесчестье, покрывшие мое имя.
Воздух полнился музыкой и изысканными ароматами, гармонией и ритмом танца. Тысячи красивых людей, пышно разодетых и увенчанных цветами, сновали по залу, толпились на галереях, отдыхали в укромных уголках. Другие танцевали под белыми статуями античных богов, торжественные процессии юношей и девушек радовали глаз. Мы тоже танцевали, и не в уныло-монотонном стиле вашей… то есть нашей эпохи, а в пьянящей радостной манере. Моя любимая в те минуты до сих пор у меня перед глазами. Сохраняя серьезность и достоинство, она все же улыбалась мне глазами и ласкала взглядом мое лицо… Музыка там совсем не такая, как теперь, – пробормотал он. – Трудно описать словами… но она бесконечно глубже и богаче, чем все, что я слышал наяву.
И вот тогда-то… когда мы закончили танцевать, ко мне подошел мужчина – подтянутый, энергичный и одетый слишком сдержанно для такого места. Тот самый, которого я заметил в обеденном зале и потом, идя по коридору, также избегал его взгляда. Но теперь, когда мы уселись в маленькой нише, счастливо улыбаясь веселой публике в сияющем зале, он подошел, тронул меня за плечо и заговорил, так что мне пришлось его выслушать. Он просил о приватной беседе.
«Нет, – ответил я, – у меня нет секретов от моей дамы. О чем вы хотите рассказать?»
Он сказал, что разговор будет скучный и сухой, даме неинтересный.
«А вы уверены, что он интересен мне?» – парировал я.
Он глянул на нее почти умоляюще, затем спросил, слыхал ли я о громком и мстительном заявлении, которое сделал Грешем. Прежде тот был моим соратником во главе крупной партии на севере. Напористый, жесткий и бестактный, он всегда рубил сплеча, и только я умел смягчать и сдерживать его нрав. Думаю, мой уход так расстроил всех скорее из-за него, чем из-за меня, поэтому новость о его заявлении пробудила во мне минутный интерес к политическому прошлому, которое я оставил позади.
«Давно уже не слыхал вестей с севера, – ответил я. – Так что же заявил Грешем?»
Узнав подробности, я поразился безрассудной глупости Грешема и его грубому языку угроз. Посланник не только изложил содержание речи, но также попросил совета и дал понять, насколько нуждаются во мне бывшие соратники. Пока он говорил, моя девушка сидела, подавшись вперед и обводя взглядом наши лица.
Старые навыки расчетливого организатора тут же проснулись во мне, и я представил себе, какой мощный эффект произвело бы мое неожиданное возвращение на север. Судя по рассказу посланника, наша партия в разброде, но не пострадала, и я, вернувшись, стану сильнее, чем прежде… А потом я вспомнил про свою девушку. Как бы вам объяснить… Наши с ней отношения делали ее присутствие рядом со мной невозможным. Пришлось бы оставить ее, более того, для продолжения борьбы на севере пришлось бы открыто от нее отречься. Посланник понимал, как и она сама, что мой долг предполагал бы сперва разлуку, а затем – полный разрыв с нею. Лишь один намек на это вмиг развеял мысли о возвращении. Я резко повернулся к собеседнику, который было уже решил, что его красноречие меня убедило.
«Какое мне теперь дело до этого всего? – усмехнулся я. – С политикой покончено! Или вы думаете, я кокетничаю, заставляю себя упрашивать?»
«Нет, – замялся он, – но…»
«Почему бы вам не оставить меня в покое? Повторяю: я покончил с политикой, стал частным лицом».
«Да, но все же подумайте… Эти воинственные речи, безрассудный вызов, неприкрытая агрессия…»
Я встал.
«Не желаю ничего слушать! Я давно уже все взвесил, принял решение и уехал».
Он явно прикидывал, стоит ли настаивать дальше. Перевел взгляд на девушку, которая внимательно смотрела на нас обоих.
«Война…» – произнес он негромко, словно про себя, и, печально отвернувшись, удалился.
Я стоял, охваченный водоворотом мыслей о неожиданных новостях, и тут услышал голос своей спутницы:
«Милый, если они никак не могут без тебя…»
Оборванная фраза повисла в воздухе. Я обернулся, глядя в дорогое лицо, и в моей душе что-то дрогнуло.
«Всего лишь хотят, чтобы я сделал то, на что они сами не осмеливаются, – ответил я. – Если не доверяют Грешему, пускай сами разберутся с ним».
Она взглянула на меня с сомнением.
«Но война…»
Такое же выражение у нее на лице я видел и раньше – сомнение и во мне, и в себе, первый проблеск осознания того, что способно разлучить нас навеки. Однако я был старше и опытней, так что умел переубедить ее.
