Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

Словно прочитав его мысли (а тут и читать особо нечего было — сомнения разом отразились на лице нашего моэля), Ошер Медник поспешно сказал:

— И ведь никто не хотел восстанавливать, надо же? Так я нашел наследников его аж в самом Париже! Заплатил им пятьсот карбованцев, а после еще пятьсот выложил за перестройку. Недешево, но зато красиво-то как получилось! Да вы и сами все увидите. А какой там воздух! Какая речка! Какие поляны!

У Хаскеля как на десяти рублях начала кружится голова, так и не прекращала. А услыхав о пятистах, а потом и еще о пятистах, он и вовсе онемел. Только молча покивал головой, махнул рукой Ривке и пошел к крытой повозке.

Но реб Ошер вдруг остановил его.

— У меня там гости сидят, реб Хаскель, — с коротким смешком сказал он. — Не успел заехать, а они тут как тут, будто сельди в бочке. Так уж вы, будьте так добры, поезжайте за мною на своей повозке. Ничего, вы не волнуйтесь, я знаю, каково лошадь свою лишний раз гонять. Так я заплачу вам и за то, добавим вам еще по карбованцу за каждое копыто. По рукам, реб Хаскель?

Кто бы отказался от такого щедрого предложения? Уж только не Хаскель Сандлер. Он даже не понял, какие же это гости сбежались в такую рань к богатой повозке неизвестного в Яворицах богача. Только бросился в сарай, где держал старую свою безропотную клячу, которую когда-то в сердцах назвал Лентяйкой. Быстро запряг ее в такую же старую, видавшую виды телегу. Ривка что-то крикнула ему вслед, но он даже не оглянулся.

И уже через какие-нибудь четверть часа полетела богатая крытая повозка (повозка? — карета! царская!) по Яворицам, а следом за ней, подпрыгивая на выбоинах, подвода моэля Хаскеля Сандлера.

Вороная четверка Ошера Медника ничуть не опережала Лентяйку Сандлера. То ли у сандлеровской клячи вдруг прорезалась прыть, то ли хозяину ее, в предвкушении хороших парнусес[26] казалось, будто летит он над землей, но только ехал он за богатым экипажем как приклеенный, ни на вершок не отставая. Ошер Медник, сидя на козлах рядом с невозмутимым и очень толстым кучером, лихо посвистывал при каждом взмахе кнута — и подмигивал Хаскелю. И тогда так же лихо посвистывал в ответ Хаскель Сандлер.

Словом, вскорости оказались они рядом со Старой усадьбой.

Тут у Сандлера глаза на лоб полезли. Он даже забыл о деньгах, обещанных Медником. Старая усадьба предстала перед ним истинным дворцом. И вновь, как о карете Медника, пришло в голову Хаскеля одно слово: «Царская!» Царская усадьба, дворец, не о чем говорить.

Крыша двухэтажного дома казалась золоченой и ослепительно сверкала на солнце; в высоких окнах, будто в зеркалах, отражалась золотистая осенняя роща.

«Надо же! — потрясенно подумал реб Хаскель. — Сколько раз я тут проезжал за прошлый год, а ведь ни разу не заметил, чтобы тут кто-нибудь что-нибудь делал! А вот, поди ж ты… Экая красота! Что за богатство!»

Между тем, пока Хаскель Сандлер глазел на отстроенную усадьбу, гости, которые, по словам Медника, набились в его повозку, успели уже выбраться. Во всяком случае, когда взгляд моэля вновь упал на повозку, стоявшую с широко распахнутыми дверцами, там никого не было. Только улыбающийся Ошер Медник стоял рядом и делал ребу Хаскелю приглашающие жесты.

— А куда бы мне мою Лентяйку… — начал было Хаскель, но к его подводе уже бежал какой-то невысокий юркий парень, по виду — конюх. Ухватив кобылу под уздцы, он быстро повел Лентяйку в сторону построек на заднем дворе. Хаскель едва успел прихватить стоявшую на козлах сумку, а уж гостеприимный хозяин повел его к парадному входу, заботливо придерживая за локоть.

Дальше всё слилось у моэля в какую-то непрекращающуюся череду поклонов, улыбок и приветствий. К нему то и дело подходили благообразные господа, богато одетые в платье из добротного сукна, с золотыми цепочками на шерстяных жилетах, в дорогих меховых шапках и сверкающих сапогах. С нашим Хаскелем обменивались рукопожатиями, любезными словами. Правда, хозяин не давал ему задержаться ни с одним из гостей, а все влек Хаскеля в глубину дома, во внутренние покои. Пока наконец не привел в относительно небольшую залу, где стояла колыбелька. В колыбельке спал восьмидневный отпрыск Ошера Медника, а вокруг толпились женщины, богатством одеяний соперничавшие с одеянием гостей-мужчин. Медник вежливо, но решительно отогнал женщин от колыбельки. Хаскелю представили сандака[27] — полного благообразного господина с пышной белой бородой. Имени его Хаскель не расслышал. Да он и не старался. Сейчас предстояло ему продемонстрировать свое искусство, а в такие моменты моэль старался сосредоточиться.

Отец, между тем, достал ребенка из колыбельки (Хаскель подивился тому, каким крупным тот оказался) и передал моэлю, пробормотавшему: «Благословен приходящий…». Сандак уселся на специальное кресло, принял младенца из рук моэля, уложил его на подушку.

Не будем занимать внимание читателя подробностями таинства приобщения новорожденного к союзу сынов Израиля с Творцом — собственно, и само название обряда означает «союз». Скажем лишь, что Хаскель сделал все как нельзя лучше — так, что малыш не только не плакал, но даже не хныкал, а после обряда сразу же и уснул — под воздействием данной ему капельки вина — прямо на руках сандака. И молитвы Хаскель прочитал какие нужно, а Ошер Медник и с ним сандак, а с ними и остальные гости невнятным гулом повторяли и молитву, и все благословения.

Уснувшего младенца тотчас унесли служанки, Медник отвел Сандлера в сторону и, рассыпаясь в любезностях, вручил ему обещанные деньги, которые Хаскель тут же спрятал в кошелек.

— А теперь к столу! — провозгласил щедрый хозяин и проводил Сандлера в соседнюю залу, где уже был накрыт стол для праздничной трапезы, а за столом терпеливо ожидали хозяина многочисленные гости.

У моэля глаза на лоб полезли, когда увидел он яства, от которых ломился стол. Ни слова не говоря, ни минуты не мешкая, он быстро сел на предложенный стул и принялся за еду. За пазухой ощущал он приятную тяжесть полного кошелька. Ошер Медник заплатил обещанную сумму не ассигнациями, а золотыми и серебряными монетами, предварительно любезно спросив, что предпочитает Хаскель. Хаскель предпочитал полновесный металл.

— Вы не стесняйтесь, — с приветливой улыбкой заметил Медник. — Вы ешьте, пейте, веселитесь, реб Хаскель. Мы за честь почитаем ваше присутствие. — И повернулся к прочим гостям: — Верно, друзья мои?

Те отозвались одобрительным гулом, из которого реб Хаскель мог понять, что да, действительно, гости счастливого отца, такие же богачи, как и хозяин дома, искренне за честь почитают присутствие яворицкого моэля за пиршественным столом. Он хмыкнул с деланным смущением, а они принялись на все лады расхваливать его мудрость и красивую речь. Тут моэль вовсе расцвел — он-то и сам считал себя мудрецом и знатоком Торы. Вот только в Яворицах его таковым никто и никогда не признавал. Сандлер полагал, что из зависти.