Ольга Михайлова - Клеймо Дьявола
Мормо считал, что всему виной самонадеянность дружка. Тот полагал, что ночью поймать вервольфа невозможно: он передвигался с быстротой молнии, а пули его шкуру не пробивали. Однако, полнолуние уже три дня как миновало, и надо было избегать дерзости. Опрометчивость — мать глупости. Излишняя самонадеянность не признак интеллекта, а прямое следствие незрелости духа. Сведущие — осмотрительны и полны сомнений, и лишь глупцы — неосторожны и дерзки.
Фенриц, страдая от ожога, не склонен был выслушивать проповеди — хватит с него поучений отца Бриссара! Он дружески попросил Мормо заткнуться. Мормо, глядя на Нергала, как принц королевских кровей — на подзаборного блохастого пса, ничего не ответил, продолжая врачевать израненный зад Фенрица.
А что поделаешь? Дружба.
Глава 18. Целомудрие
Quanto se magis reperit anima segregatiam et solitariam, tinto optiorem se ipsam redit ad quaerendum intellegendumque Creatorem et Dominum suum.
I. Lojola. [7]…Эммануэль, без всяких сомнений, знает всё. Проболтался Хамал? Нет. При прощании он спокойно выдержал его взгляд, был, как обычно, сдержан и холоден. С Нергалом Эммануэль не общается. С Мормо — тоже… Сиррах? Зачем ему? Митгарт?
Но что толку гадать? Всплыть правда могла откуда угодно… Сколько раз, сколько раз он давал себе слово, что со всем этим будет покончено? И каждый раз всё повторялось снова и снова. Странно, Риммон стал совсем другим, едва влюбился в Эстель. Может быть, и для него любовь стала бы… стала бы… чем, Морис?
Три раза Морис де Невер просил Эммануэля поехать с ним на Рождество, но тот только качал головой. Морис боялся спросить о причине отказа, страшился услышать роковые слова. Он не хотел терять Эммануэля. Он не мог его потерять. Он вспомнил свои ночные похождения, грязные постели с грязными женщинами. Ему на миг показалось, что вся грязь этих ночей налипла на нём. Хамал прав, он не любит женщин. Эти несколько минут блаженства — стоят ли они…
На последней церковной службе в Меровинге Морис почти выбежал из храма. От кадильного дыма ему стало плохо. Это Святой Дух отметил его и отторг от Себя. Отторгает его и Эммануэль. Дрожащей рукой Морис открыл Писание. Двадцать шестой псалом. «Сердце мое говорит от Тебя: «ищите лица Моего»; и я буду искать лица Твоего, Господи, ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня. Научи меня, Господи, пути Твоему и наставь меня на стезю правды; я верую, что увижу благость Господа на земле живых…».
Неделю Морис провёл в своем доме один. Никого не хотел видеть, ни с кем не говорил. Дважды был в городском соборе. Выстоял всенощную службу. Перед самым концом богослужения неожиданно попросил Бога родиться в его душе. Но нет. Его душа грязнее любых яслей. Ему ли увидеть благость Господа на земле живых? Морис никогда ни о чём не просил Бога осмысленно и с верой. С полной верой. Не верил он и сейчас.
Господи, помоги моему неверию…
Домой Невер возвращался верхом. Около старой мельницы остановил лошадь и спешился. Одетые инеем деревья были сказочно красивы. Запруда до конца не замерзла и, когда сквозь разошедшиеся вдруг облака в ночном небе показалась луна, Морис невольно замер, наблюдая за искрящимися переливами лунного света на тёмной воде. Он не помнил, сколько простоял так неподвижно и бездумно, в удивительной, какой-то поющей тишине. Морис видел, как блики лунной дороги стали ступенями сияющей лестницы, уходящей в небо. Туман облаков обрисовал тела каких-то легкокрылых существ, а по ступеням вниз медленно стал спускаться Некто, чье лицо и одежда невыразимым светом жгли глаза Невера. Когда сквозь свет проступило лицо, Морис увидел глаза и черты Эммануэля…нет…
Это был Он, Предвечный и Неосмысляемый.
Это Его глаза с непереносимой для Мориса скорбной любовью смотрели на него. Мука этого взгляда мгновенно истомила и обессилила его. Чувствовать и выносить такую боль Морис не мог, но одновременно пришло безотчетное понимание — если Он отведёт этот взгляд хотя бы на мгновение — из него, как кровь из вскрытых вен, уйдёт жизнь. Глаза Мориса запекло от готовых хлынуть слёз. Сердце сжало невыразимой, мучительной болью. Сияние приближалось и тихо слилось с отблесками лунного света на зеркальной глади воды. Лестница исчезла. Тишина лунной ночи странной, отрешённой мелодией влилась в него.
Как он мог так опоганить свою душу и так осквернить Его Любовь? Такую Любовь…
Простояв ещё около получаса на берегу, Морис медленно побрёл к дому. Лошадь шла следом за ним.
Неделю спустя Морис вернулся в Меровинг и не узнал его. Испуганно шарахнулся от голоса Митгарта, поприветствовавшего его у ворот, вздрогнул и попятился от возвращающихся из Зала Тайн Мормо и Нергала и, только увидев Эммануэля на пороге своей комнаты, встал и робко сделал шаг навстречу. Эммануэль улыбнулся, подбежал и обнял его. На глаза Мориса выступили слёзы, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не разрыдаться.
Эммануэль заметил перемену в Морисе. Теперь вечерами у него больше не было дел в городке, он просиживал долгие часы в одиночестве, но не высказывал желания видеть гостей. Стал ровнее, спокойнее, если не сказать — безучастнее. Сам Морис никому, включая и Эммануэля, не рассказывал о происшедшем с ним. Даже себе он боялся обозначить его, облечь в слова. «Это», — думал он, вспоминая явление ему Христа.
Осознав, что тайна жизни начинается там, где слова заканчиваются, Морис стал молчаливее, но безмолвие его души ощущалось им как предельная наполненность. Он только иногда, словно взвешивая, повторял странное для него слово «целомудрие», ощущая на губах его необычную полновесность, словно тяжесть медовых сот и загустевших ароматных мирровых смол.
Глава 19. Все развратились и непотребны были…
«Поле битвы, оживая, наполняют привидения…»
И.В.Гёте «Фауст».Январь знаменовал начало нового триместра, и студенты уже втянулись в размеренный ритм лекций.
Хамал, который в прошедшие дни был молчалив более обычного, как и собирался, собрал в сирраховой гостиной самого Риммона, только что вернувшегося с охоты, Невера и Эммануэля. В начале разговора он тихо спросил Мориса, что он нашёл на столе у Виллигута в день его смерти. «Волт», — недоумённо ответил Морис. Риммон с неменьшим удивлением дал ответ на вопрос об имени внучки старика Моозеса, которую они встретили в доме ювелира. «А, маленькая такая, смазливенькая? Эстэр он её называл, кажется, а что?» Эммануэлю пришлось вспомнить главу из Исайи, цитированную Хамалом в день смерти Виллигута. «Возвеселится пустыня. Кажется, 35-я».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
