Марьяна Романова - Старое кладбище

– И что же, любой человек такой коридор открыть может?

Ангелина даже на стуле не могла усидеть от возбуждения, елозила и суетилась, глаза ее заблестели. Это надо же – такое чудо, и совсем рядом. Гораздо интереснее ее надуманных многообразных приключений.

– Не знаю, – со вздохом улыбнулась старушка. – Наверное, надо очень-очень этого хотеть. Я же мужа без ума любила, по-настоящему. Не представляла, как можно жить без него, само понятие счастья только с ним и связывала.

– И больше вы ничего не делали? Просто страстно желали, чтобы он вернулся? – допытывалась любопытная.

Старуха нахмурилась и поджала губы, словно прикидывая, можно ли рассказать гостье последние крупицы ее тайны. Ей не нравился нездоровый интерес сидящей напротив молодой женщины к этой теме, она уже успела немного пожалеть о том, что речь об этом завела. Сразу было видно, что гостья ее – девица беззлобная, но никчемная. Такие, как она, часто попадают в неприятности, и вот получается, что старуха, которая всю жизнь никому не желала зла, своими руками по неосторожности вручила Ангелине опасную карту, показывающую дорогу в миры, цель которых – поглощать и растворять, а не давать знание и отпускать восвояси. Но было поздно – молодая женщина радовалась соседству мрачного чуда, как ребенок конфете, и такой красивой она была в тот момент, что старушка рукой махнула – ладно, мол, слушай. Трудно отказать тому, кто детскую непосредственность не растерял.

– Да, есть еще кое-что… Меня никто не учил этому, сама как-то дошла… Когда человек только умер, дух его силен, но со временем тень слабеет, становится невнятной, прозрачной… Сначала я его часто видела, а потом реже, такой блеклый, как будто бы застиранный. Таял… Я боялась, что однажды он исчезнет совсем, та крохотная частичка, которая осталась от него, растворится в огромном мире. Наверное, так и до́лжно… Но мы, смертные, такие эгоисты. Я не научилась терять, столько на свете живу, да так и не получается. – Старушка вздохнула. – Я очень боялась, не хотела этого. Привыкла, что он со мной. Что я вроде как вдова, а с другой стороны – и не вдова. Вот же он, почти осязаемый…

– И как же сделать так, чтобы не таял мертвец? – подалась вперед Ангелина.

– Я его кровью подкармливать начала, – шепотом сообщила старуха. – Не знаю, само пришло как-то… Грустно мне было. Осень к середине подошла, ветер, пронизывающий до косточек, мрак и грязь на улице, весь подол пальто в грязных капельках… Это так для меня угнетающе. И я все время о потере думала в те дни, о том, что и во второй раз потерять его могу, уже навсегда. И как-то пришел он, а я в сердцах ножиком палец себя порезала и на фотографию его кровью капать начала. На, на! Возьми мою жизнь, только не уходи! – Плечи пожилой женщины дрогнули, как будто ее от холода передернуло. – И знаешь, он как будто крепче стал в ту ночь. Правда, мне самой так плохо потом было, неделю ходила как после гриппа тяжелого, на ногах едва держалась. Но главное, он был со мною. Он жить продолжал! Хотя разве жизнь это…

Ангелина возвратилась домой в состоянии крайнего возбуждения. Ей кто-то звонил, ее куда-то звали – такие, как она, люди-праздники, вечно собирают вокруг себя толпу. Весь город у нее в друзьях числился. Конечно, это были не глубокие отношения, а скорее поверхностное светское приятельство. Вряд ли кто-то поспешил бы ей на помощь среди ночи, если бы она вдруг занедужила, зато желающих выпить бокал ледяного шампанского в ее компании – хоть отбавляй. Такой вот сорт одиночества в толпе. Ее это, впрочем, совсем не напрягало – Ангелина всю жизнь отчего-то избегала настоящей душевной близости.

История о мертвецах крепко ее зацепила. Было в ней всё, что так любила женщина, – и тайна, и мрачноватая романтика, и ощущение собственной исключительности, и возможность обрести собеседника, который никогда ее не покинет. Настоящего друга. В глубине души она понимала, что это инфантильно – все равно как юные барышни заводят себе воображаемых друзей. Проблема в том, что у Ангелины не было сильных привязанностей даже к живущим, не то чтобы к мертвецам.

Она заварила себе крепкого чая и задумчиво перелистала скудный семейный фотоальбом. Не склонная к излишней сентиментальности, она предпочитала хранить нужные воспоминания в голове, а не на полках. Но какие-то фотокарточки были. Поразмыслив, она остановила выбор на прабабушке, которую никогда толком и не знала – та умерла, когда ей было всего шесть лет. Остались какие-то обрывочные детские воспоминания: как та лепила для нее вареники – аккуратные кулечки тончайшего теста, в каждом из которых лежала присыпанная сахаром вишенка. И фотография была прекрасная – прабабушка в молодости. Ох, и красавица же она была – нездешняя красота старого Голливуда, и не скажешь, что родом из деревенских и всю жизнь проработала на часовом заводе сборщицей. Узкое лицо, утонченные черты, четко очерченные соболиные брови, ясные глаза, пушистые ресницы, губы бантиком, толстая пшеничная коса. На фотографии прабабушка улыбалась. Наверное, это был хороший день – лето, солнечные блики на ее лице, букет васильков, который она к груди прижимала, летний вязаный берет. Звали ее София, Софочка.

Ангелина дождалась ночи. Она точно не знала, что следует делать – решила действовать по обстоятельствам. Как большинству артистичных натур, чувственности ей было отсыпано с излишком. Она и сны яркие видела, и иногда вспоминала о ком-то за минуту до его звонка, и почти всегда с первой минуты общения точно знала, какое из ее новых знакомств обернется красивым романом, а какое – быстро канет в прошлое.

Она выдвинула в центр комнаты стол и накрыла его на две персоны. Вина сладкого налила – бокал себе и бокал прабабушке. Фрукты в вазу положила, салфетки достала красивые, праздничные, почистила столовые приборы. Острого ножа в ее доме не нашлось, и она приготовила толстую швейную иглу, чтобы палец себе уколоть и несколько капель крови добыть. Игла – даже лучше. Как в сказке о спящей красавице и заколдованном веретене.

И вот, когда часы пробили полночь, Ангелина весь свет в квартире погасила, оставила только свечку тоненькую, церковную. Села за стол, оправила специально надетое по этому случаю красивое платье, сосредоточилась. На фотографию прабабушкину посмотрела да звать ее начала. Сначала молча, а потом и вслух: «Софа… Софочка… Иди ко мне, Софочка… Сколько лет ты уже в могиле лежишь… Больше тридцати, выходит. Я и не знаю, где могила твоя, не была ни разу. Ты уж меня за это прости. Но я все-таки кровь тебе родная. Приходи ко мне на огонек, Софочка…»