Джеймс Риз - Книга колдовства

— Скажи, а сколько тебе лет?

В ответ он лишь растянул губы в своей золотой улыбке и более ничего не прибавил, занявшись нанизыванием колец Аполлония обратно на пальцы левой руки. Однако я не сдавалась и проявила настойчивость.

— Так ты хочешь мне показать, что интерес к вопросам бессмертия, о котором ты только что говорил, на самом деле тебе совершенно чужд?

Похоже, теперь сам Бру хотел обрести душевное равновесие. Он заговорил холодно и отстраненно, словно успокаивал самого себя, и в его словах не звучало ничего личного.

— Целью любого алхимика является и всегда являлось выделение чистого животворящего начала, которое позволяет любой вещи или существу перейти от низшей стадии к… высокой.

— И это приводит…

— К совершенству.

— А совершенство, применительно к самому алхимику, оборачивается…

Пауза.

— Да, бессмертием.

— Ага! — воскликнула я торжествующе.

Ах, я была до такой степени глупа, что забыла об удаве, свернувшемся между нами кольцами на ковре, радостно вскочила и, повинуясь минутному импульсу, схватила с золотого подноса пирожное (хоть и не привыкла есть по ночам). Как сейчас вижу это лакомство: слоисто-чешуйчатое, словно состоящее из хлопьев, посыпанное дроблеными орешками и политое медом. Я принялась слизывать мед с кончиков пальцев, потом смутилась и оставила это занятие. Тогда я села прямо, как послушная школьница, в полном восторге от содеянного и от самой себя, хотя не узнала ничего существенного и не догадывалась, что оказалась на краю бездны.

Алхимия — очень древняя наука. Она возникла на перекрестии религиозных и светских знаний, накопленных в Древнем Египте, Финикии, Греции и других странах Ближнего Востока. Ее главные тексты называют «Корпус герметикум». В него вошло около пятнадцати рукописей, давших побеги и пустивших ростки в тени таких знаменитых имен, как Пифагор, Демокрит, Сократ, Платон и Аристотель. Каждый из этих философов был великим знатоком этой науки. Другие, правда, придерживались версии более чем легендарной и утверждали, будто алхимия и ее тексты были подброшены людям греческим богом, известным как Гермес Трисмегист, или Гермес Трижды Величайший. Он якобы раскрыл человеку главные тайны алхимии, называемые arcana arcanum: выгравировал их на огромном изумруде, который упал на землю, отколовшись ото лба самого Люцифера в тот день, когда последний был низвергнут с небес на землю. Поэтому последователи Гермеса именуют собрание всех древних знаний Изумрудной Скрижалью — или, по-латыни, Tabula Smaragdina.

Вне зависимости от того, выросла она из восточных таинств или мы получили ее в результате падения Сатаны, алхимия проделала путь с востока на запад и расцвела в западноевропейских монастырях в двенадцатом веке. Бру принялся скороговоркой перечислять имена монахов. Он высыпал их передо мной, как крошки хлеба перед воробушком, словно надеялся, что я склюю вместе с ними его урок, пробив клювиком дорогу к тайнам алхимии. Захаир, Ленсельт, Фулканелли — ни об одном из них, верно, ни один человек раньше и слыхом не слыхивал. Других, конечно, я не могла не знать: Роджер Бэкон, швейцарский врач Парацельс, Корнелиус Агриппа и те двое, что состояли на службе у английской королевы-девственницы, доктор Ди и Эдвард Келли.

Когда он наконец спросил, прочла ли я труд «Les merveilles de l'autre monde»,[77] написанный каноником Ризом, я заявила довольно язвительно:

— Нет, не читала. Сама не понимаю, как меня угораздило его пропустить?

Таким образом, я опять огорчила Бру, назначившего самого себя на роль моего наставника. Но мне было наплевать. Все происходящее казалось таким… абстрактным. Например, эти «арканы». Куда мне их применить, зачем они мне? Лекция меня утомила. Гроза уже закончилась, в Гаване пробудились первые петухи, и мне было все труднее сосредоточиться. Меня занимали Каликсто и Себастьяна, я заставляла себя не думать о них, но удавалось мне с трудом. Следы юноши растаяли в большом городе, а Себастьяна затерялась в огромном мире. Только одно мешало мне заснуть и заставляло вслушиваться в слова К. — единственный оставшийся без ответа вопрос: «Почему Себастьяна прислал а меня к нему?» Еще недавно я могла подождать и с этим вопросом, и со многими другими, но теперь — другое дело. Я пришла к алхимику, понуждаемая присланными мне подсказками. Я чувствовала некую смутную угрозу… Да, угрозу, и она исходила не только от Уробороса, свернувшегося в клубок почти у меня под боком, снова закусив кончик хвоста. Время от времени я спрашивала:

— Ну и что из этого следует?

Или:

— Хорошо, но что из того?

А Бру продолжал складывать свою алхимическую головоломку.

Кажется, однажды я все-таки не удержалась от зевка. Не помню. Помню, что принялась расспрашивать о том, какое отношение алхимия имеет к ведьмам вообще и ко мне в частности.

— Но я веду речь вовсе не о ведьмах, — возразил Бру с легким, как мне почудилось, пренебрежением или презрением. — Я говорю не о тех, кто обладает магическими способностями и может колдовать, а о тех, кто не владеет ничем, кроме знаний. О смертных, взыскующих… — Он не посмел опять произнести слово «бессмертие» — Взыскующих совершенства. Именно это я хочу до тебя донести. Я имею в виду тех, кто лишен ваших возможностей.

— Значит, алхимики чужды волшебства?

— У нас есть только знания.

— Каким же образом можно командовать всеми этими… созданиями?

Я подумала, ответ на мой вопрос подскажет мне разгадку главной тайны, связанной с Бру. Но не тут-то было.

— Управлять? О нет. Я управляю ими не более, чем мальчишка, командующий своим щенком. Они поддаются дрессировке, хотя не очень хорошо. Если кто и управляет ими по-настоящему, так это ты!

Такое заявление я сочла совершенно бессмысленным. Как я могла подчинять себе тех светоносных созданий?

— Ты шутишь?

— Вовсе нет. Они выполняют несколько простейших команд, а от меня они получают всего лишь необходимое питание.

— Тогда расскажи мне о колибри; между прочим, уколы их клювов очень болезненны. А также о мотыльках и светляках, которые привели меня сюда, о павлинах и летучих мышах, а потом о питоне — я провела рядом с ним целую ночь, не доставившую мне особого удовольствия.

— Ах, — ответил Бру, — объяснения займут слишком много времени. Чтобы понять эти объяснения, тебе пришлось бы сосредоточиться гораздо больше, чем ты сейчас можешь, судя по твоим отяжелевшим векам. Поэтому, если мои слова ты воспринимаешь с трудом в столь поздний час, прислушайся к их свидетельству.

После этих слов он поднялся и, опираясь на свой кадуцей, вышел из шатра, но тут же вернулся с жужжащей колибри в правой руке. Стоя передо мной, он принялся откручивать у маленькой пташки сразу оба крылышка, так что я отшатнулась при виде этой жестокости. На бледной ладони К. сидела бескрылая птичка, похожая на… пустую коробочку вроде кокона, в котором что-то жужжало. В другой своей руке он зажал крылышки, и я видела, что они еще бьются и трепещут с невероятной частотой, свойственной этим пичужкам. Не знаю, что было хуже: вид тщедушного тельца, низведенного до состояния личинки, или жужжание ее оторванных крыльев. Однако самое неприятное произошло потом.