Олег Маркеев - Таро Люцифера

— Внешний вид вполне удовлетворительный. Что же касается содержимого… — Он пожевал губами, выдерживая паузу. — Требуется провести детальный анализ. Тогда и поговорим о цене.

Корсаков хмыкнул. Достал из кармана пустую бутылку. Протянул Добровольскому.

— Там еще осталось на донышке. Уверен, такому знатоку как вы, Михаил Максимович, не составит труда по аромату и вкусу установить качество напитка.

Добровольский обмер, удивленно уставился на бутылку.

Леня держал удар значительно хуже. Он издал сдавленный стон, заелозил задом по стульчику, и схватился за голову.

— Ты вылакал коньяк?! — простонал он.

Добровольский чуть отстранился и промолвил:

— Ваш друг сумасшедший.

— Вовсе нет, Михаил Максимович! — ответил ему с улыбкой Корсаков. — По новому «Закону о кладах» государству полагается двадцать пять процентов. Одну из шести бутылок я выпил за почивший в бозе Союз и демократическую Россию. И считаю, что с любимой родиной в расчете. Разве это не разумно?

Добровольский шумно выдохнул через нос. Поправил съехавшие с короткой переносицы очки.

— Давайте бутылку! — недовольным тоном потребовал он.

Он достал из бара бокал, вытряс из бутылки несколько капель золотистой жидкости. Из нагрудного кармана достал стальной стерженек, напоминающий авторучку. Снял колпачок и погрузил острый кончик в капельку коньяка. Прибор издал пиликающий звук. То, что высветилось на миниатюрном жидкокристаллическом дисплее было видно только Добровольскому. Но, судя по лицу, показания прибора его удовлетворили. Затем он принялся с задумчивым видом понюхивать, покачивать бокал, размазывая по стенкам каплю, наконец, поймал ее на язык. Замолчал, закрыв глаза.

— Допустим, допустим, — пробормотал он.

Но глаза выдали. В них на мгновенье полыхнул алчный огонек.

— Сомневаетесь? — подсек Корсаков. — Тогда не покупайте.

И крючок намертво вошел в глотку жертвы.

— Несомненно, это «Хеннесси». Сужу на вкус. И тест соответствует характеристикам коньяка восемнадцатого века. Но…

— Второй половины восемнадцатого века, — тоном знатока указал Корсаков. — Это вопрос принципиальный! В тысяча восемьсот семьдесят первом году все виноградники в Европе уничтожила эпидемия филлоксеры. До этого коньяк производили двойной перегонкой сухого вина из винограда «фоль бланш». После эпидемии виноградники восстановили, привившись лозой из Техаса. С тех пор коньяк делают из винограда «уин блан», выращенного исключительно в провинции Коньяк. Кстати, дерево для бочек изготавливают только из дубов, произрастающих в тех же местах. Касаемо Ричарда Хеннесси, основателя уважаемой фирмы, отмечу, что он обессмертил свое имя и обогатил своих потомков, предпочтя военной службе производство этого нектара. Когда я пью «Хеннесси», я всегда думаю о том, как важно вовремя и безошибочно сделать выбор. Я прав, Михаил Максимович?

Добровольский бросил на Корсакова пытливый взгляд.

— Вы меня удивляете, Игорь. Создается впечатление, что этот кожаный балахон, ковбойская шляпа, весь это антураж свободного художника — камуфляж.

— Ну что вы! Просто девушкам нравится.

Добровольский кивнул, но ответом явно не удовлетворился.

— Скорее, похоже на привычку, которую вы пытаетесь выдать за убеждение.

— Вы готовы обсудить цену? — спросил Корсаков.

Примак сразу же оживился. Азартно потер руки.

— На моих глазах пустая бутылка девятисотого года ушла на «Сотби» за триста фунтов. А полные я сдам за…

— Заткнись, — бросил Добровольский.

— Тут же и мой интерес! — обиделся Примак.

— Вот и заткнись!

Добровольский уставился на Корсакова.

— Ваша цена?

Корсаков, не торопясь, одну за одной, вытащил бутылки, разложил в ряд на кресле.

— Пять бутылок по двести пятьдесят тысяч фунтов каждая. Пустая идет как презент.

Добровольский хмыкнул.

— А не дороговато?

— Минимальная стартовая цена на «Сотби». Он подтвердит.

Корсаков кивнул на Леню. Но тот, уже получив щелчок по носу, предпочел промолчать.

— До Лондона их еще довезти надо, — ввернул аргумент Добровольский. — А это расходы.

— У вас проблемы с визой? Или личный самолет налоговая арестовала?

— Не люблю хамства, — предупредил Добровольский.

— Не терплю мелких торгашей, — парировал Корсаков. — Вам это не к лицу, Михаил Максимович.

Добровольский опустил взгляд. Пухлыми пальцами погладил выпуклые бока бутылок.

— Чеком возьмете? — вскинув голову, спросил он.

— От вас — да, — коротко ответил Корсаков.

Добровольский хохотнул.

— А если я опротестую чек? Придете завтра в банк, а там — шиш.

Корсаков посмотрел ему в глаза.

— Вам это не выгодно, Михаил Максимович. Вы же не знаете, кто за мной стоит. К чему такой риск? Как учит реклама налоговой службы: «Заплатите и спите спокойно».

Добровольский помолчал и произнес:

— Вы мне нравитесь, Корсаков. Будет нужна работа, обращайтесь.

— В ближайшее время я планирую долгий отпуск в теплых краях, — максимально вежливо ответил Корсаков.

Добровольский рассмеялся и полез в нагрудный карман за чековой книжкой.

Примак, покрякав в кулак, потянулся за пустой бутылкой.

— Игорек, продай за пятьсот баксов. Чисто на память.

Добровольский бросил на него яростный взгляд и прошипел:

— Лапы убери!

Полы плаща, избавленного от тяжести в карманах, свободно хлестали на ветру.

Было душно, но Корсакова бил нервный озноб, и он запахнул плащ.

Кортеж, удаляясь, покачивал красными габаритными огоньками.

Добровольский отнесся с равнодушием к отказу Корсакова «спрыснуть сделку шампанским». Но когда Корсаков заявил, что до дома дойдет пешком, от удивления изломил бровь. Пробормотал что-то невнятное и громко приказал водителю затормозить у Храма Христа Спасителя.

Примак пребывал в полном ступоре, его едва хватило, чтобы сунуть на прощанье влажную ладошку.

Вспомнив о рукопожатии Примака, Корсаков вытер ладонь о кожу плаща. Второе пришествие Лене в прок не пошло. Кем был, тем и остался. Пассажиром на откидном сиденье чужого лимузина.

Корсаков, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, посмотрел на пенистые султаны фонтанов вокруг храма. Что они символизировали по замыслу автора проекта, наверное, осталось тайной даже для Того, кому был посвящен Храм.

— Зураб, какой креатив! — пробормотал Корсаков.

И зашагал к Гоголевскому.

«Забрать из тайника картины — и на фиг отсюда. Хватит жить идейным бомжом. Пора начинать новую жизнь», — сказал он сам себе.