Вадим Шарапов - Командир Особого взвода

Дальше началась выматывающая нервы и тело бесконечная северная дорога.

Олени. Олени. Олени. Собаки. Лыжи. Снова олени. Мгновенно набравшая силу полярная зима. Степан и Никифоров, вместе с несколькими приданными в Обдорске солдатами из местных уроженцев, мотались по дальним стойбищам – небритые, вечно голодные, с красными от недосыпа глазами. Но головоломка постепенно выстраивалась – сквозь глухое испуганное молчание ненцев, сквозь слухи и выдумки, кочующие по тундре, сквозь отрывочные шифрограммы, которые удавалось принять в пурге, если Никифоров мог открыть канал связи. Каждая новая часть мозаики становилась на место, и Степан, сметая крошки последних сухарей в ладонь, чувствовал, как беззвучно собирается нужный механизм – словно "парабеллум" из отдельных промасленных деталей.

Все следы вели к Белому острову – и к Табкоче Ямалу.

И вот теперь все полностью встало на свои места. Шаман вернулся – живой ли, мертвый, неважно. Степан привычным чутьем уже ощущал угрозу, исходившую от этого странного существа, с которым ему – он знал этот точно- вскоре предстояло столкнуться лицом к лицу.

– Откуда знаешь? – спросил Степан Нефедов, отставляя в сторону пустую кружку. Никифоров постучал по старинному медному чайнику. поднял крышку, сыпанул туда еще горсть заварки.

– Завтра – Ночь Ворона. Здесь верят, что в эту ночь мертвые тоже встают из могил и идут платить живым за все обиды.

Они сидели в чуме Маруя Яптика. Совсем бедный чум, шкуры во многих местах прохудились и оттуда нещадно задувал холодный зимний ветер, заставляя спящих кучей солдат натягивать на лица куртки и сжиматься комком. Сам хозяин с извиняющейся улыбкой сидел чуть поодаль и при скудном свете очага латал рваную малицу, пришивая на нее очередную заплату, которых и так уже густо пестрело на вытертой до блеска оленьей коже.

– Отсюда до Белого совсем немного – километров десять через пролив, – Никифоров засучил рукав гимнастерки, ловко выхватил из огня печеную картофелину, подул на нее, уронил под ноги.

– Картошка здесь откуда? – удивился Нефедов, недоверчиво трогая обугленный клубень. Никифоров улыбнулся.

– Это, товарищ старшина, трофей. Маруй говорит, что здесь несколько лет назад большой корабль всплыл из-под воды и разбился в шторм на камнях.

– Очень большой, совсем большой, – пробормотал Маруй Яптик, протаскивая нитку сквозь малицу.

– Подводная лодка, что ли?

– Похоже на то. Гляди.

Никифоров выдернул из костра не догоревшую еще палку, указал ей вбок. Приглядевшись, Степан хмыкнул. У стены чума лежал лист поржавевшего железа, на котором четко виднелась часть свастики.

– Местные жители что успели – растащили, а остальное утянуло в океан. Так что, в войну тут, видать, не совсем спокойно было…

– Понятно, – старшина снова задумчиво потрогал пальцем горячую картофелину, потом спросил:

– Значит – завтра? С Обдорском связи нет?

– Отсюда? Какое там… Даже до погранзаставы не могу докричаться. Пурга, и в голову точно гвоздь забили.

Степан уже спал, с головой закутавшись в меховой мешок, а Никифоров еще долго сидел у потухшего очага. Потом он встряхнулся, небрежным движением рук проверил охранные обереги, расставленные вокруг стойбища. Кончики пальцев резануло ледяной бритвой, и военный маг довольно усмехнулся.

Перекрестился, лег и уснул.

До Белого шли в полной тишине. Пурга закончилась, и мир вокруг стал стеклянисто-нереальным, призрачно светилось небо, на кромке горизонта сливающееся с землей странным белым ковром. Каждый скрип снега звучал как выстрел. Запасные олени сбились в плотную кучу и шли, боязливо прядая ушами. Даже собаки, обычно перелаивавшиеся друг с другом, притихли, только вожак – большой хаски, которого Никифоров прозвал Ворюгой – злобно хрипел в постромках. Солнце краем показалось из-за горизонта и снова упало, погрузив все во мглу. Абсолютное безмолвие тяжко давило на уши, и Нефедов все чаще приказывал остановиться, свериться с компасом, разворачивал карту. Ничьих стойбищ здесь не попадалось, отсюда давным-давно ушли все, кто мог.

Лед пролива перешли без приключений, оставив оленей на берегу, под присмотром испуганно притихшего Маруя Яптика, который наотрез отказался идти дальше.

– Здесь, – хрипло сказал Никифоров, – это уже почти рядом.

Нефедов глянул на него. Солдат шел, запрокинув голову и закрыв глаза, как будто его тянула вперед невидимая веревка.

– Что – рядом? – спросил он, знаками показывая солдатам, чтобы они распределились цепью.

– Святилище… – пробормотал Никифоров. Потом остановился, упал на четвереньки в снег – и зарычал по-волчьи, вздернув верхнюю губу, не открывая глаз. Как будто только этого и ждали, дружно взвыли собаки.

– Твою мать! – в пальцах у Степана пополам сломалась пластинка оберега. И тут же вокруг осыпалась невидимая паутина, открывая человеческому взгляду шевелящийся снег тундры. А из под снега – тянулись вверх, вставали, озирались пустыми глазницами, ощерив промороженные челюсти…

Менквы. Души великанов, о которых детям рассказывают страшные сказки. Только сейчас вместо великанов на Степана и его людей шли мертвецы. Обычного роста, в обрывках шкур и погребальных бус, переставляя почерневшие ноги, на которых лопались остатки сухожилий, они поднимались, сжимая обломки копий и ножей, буравя собой мерзлоту, в которую были уложены века назад.

– Там! – Никифоров кричал, указывая за сопку. – Там святилище Ямала! Он должен быть там!

Военный маг вскинул руки, до хруста сжал в кулаках острые кристаллы кварца. Кровь потекла по запястьям, воздух вокруг него загудел, подернулся серебряными нитями. Менквы молча шли, продираясь сквозь невидимую защиту.

– Стрельба по готовности! – Степан сдернул с плеча карабин. Захлопали выстрелы. Никифоров выкрикнул что-то, вспыхнул дрожащий, перекатывающийся по снегу шар синих молний, оглушительно рвануло воздух. Несколько менквов мгновенно рассыпались в прах, так что туча пыли осела на снег. Но их было слишком много.

Нефедов плел привычную сетку движений – уворачиваясь, нападая, стреляя. Выпустив все пули из карабина, он выхватил дедовский кинжал, и теперь дрался как на тренировке, втыкая длинное лезвие в черепа, разрубая суставы. Сзади кто-то закричал, но старшина не обернулся.

– Степан! Лови!

Отбросив изломанный ударом труп, Нефедов метнулся на голос. Никифоров, белый от напряжения, с подбородком, перемазанным в крови из закушенной губы, кинул ему небольшой мешок. В шаге от старшины мешок ударился об снег, из него веером высыпались обереги. Всадив кинжал в горло менкву и чувствуя, как кулак обволакивает едкая ледяная слизь, Нефедов выдернул клинок, сшиб мертвеца с ног и сгреб разноцветные пластинки в горсть.