Коллектив авторов - Страхослов (сборник)

Я кивнул.

– Так значит, мистер Вилье был вашим дядей, верно?

– Правильно.

– Ха! – Этот возглас обозначал одновременно жалость и презрение. – Немного же он вам оставил, а?

Я пожал плечами. По правде говоря, я едва знал дядю. Берри оставил мне ключи с указанием вернуть их ему в воскресенье вечером «незамедлительно» – он ожидал, что к этому времени квартира будет освобождена от вещей дяди и «безупречно чистой». Последнее требование было надувательством: я пришел, чтобы забрать вещи, а не убирать здесь. Я приподнял бровь – Берри все понял. Затем он удалился – удивительно быстро для человека его комплекции.

Квартира находилась на первом этаже дома с террасой, на одной из маленьких улочек, выходящих на Аппер-стрит, Ислингтон. Когда эти дома строили в начале девятнадцатого века, это было удобное жилье для зарождающегося среднего класса, но потом дела пошли хуже. Когда в конце 1960-х – начале 1970-х годов Ислингтон снова вошел в моду, эти дома отказывались следовать за временем. По большей части они были разделены на квартиры, в которых жила бедная, но полная устремлений молодежь и уставшие от всего старики. Окна, выходящие на улицу, покрывал толстый слой желтоватой сажи – казалось, они были поражены какой-то кожной болезнью.

Я включил свет, но комната, даже освещенная светом покрытой никотиновыми пятнами лампочки, все равно оставалась полутемной. Кроме большой залы, в которой я оказался, в квартире были спальня и маленькая кухня. Кроме висящей над каминной полкой картины стены украшало лишь несколько фотографий в рамках. Других украшений в комнате не было. На книжных полках громоздились неаккуратные кучи книг и журналов, относящихся к профессии моего дяди – фотографии.

Было бы неправдой сказать, что брат моей матери, Хьюберт Вилье, был паршивой овцой в семье. О нем просто не упоминали, он не посещал семейных сборищ и, насколько мне известно, ни разу не послал никому из нас даже поздравительной открытки на Рождество. Я знал о его существовании, и это, по большей части, все, что мне было о нем известно. Мои периодические вспышки любопытства и попытки выяснить больше всегда терпели неудачу. Мать говорила, что не знает, где живет дядя Хьюберт и чем занимается, но это, как я узнал после ее смерти, было неправдой.

Среди ее бумаг я нашел его адрес и документы, свидетельствующие, что временами мать пересылала дяде крупные суммы. Решив, что дяде Хьюберту следует хотя бы сообщить о смерти мамы, я навестил его. Он принял меня, но отказался прийти на похороны. Впоследствии я приходил к нему еще раз или два, и нельзя сказать, что эти визиты были приятны. Однажды он попросил у меня «взаймы» сотню фунтов – я не надеялся получить их обратно и не получил. Затем, едва ли через год после кончины матери, дядя тоже умер, и я с удивлением узнал от адвоката, что в завещании упомянут как единственный наследник. На его похоронах я тоже был в одиночестве.

Я арендовал фургон на уик-энд и озаботился достаточным количеством коробок и ящиков, чтобы перевезти его вещи. Так что тем субботним утром мне предстояло убрать из квартиры вещи, четко осознавая, что я стираю с лица земли последние следы человеческой жизни. Как и можно было ожидать, это было скучное и унылое занятие. Одежда дяди – а некоторые предметы гардероба некогда дорого стоили – была в заплатках и потертостях, не пригодная даже для того, чтобы отдать ее на благотворительность. Посуда и ножи были дешевыми, разве что несколько книг можно было продать или оставить себе. Похоже, дядя старался экономить на всем. Я не нашел никаких бутылок алкоголя, ни пустых, ни полных, так что он, видимо, отказывал себе и в этом удовольствии. В раковине все еще стояла одна невымытая тарелка. Дядя вел пустую, одинокую жизнь.

Фотографии в рамках он делал сам. Это были наводящие тоску снимки заброшенных зданий, ветхих особняков, промышленных пустырей – подобные пейзажи были популярны среди нынешних любителей «художественной фотографии». Они были неплохи, но едва ли лучше или хуже многих других, что мне доводилось видеть. Его эстетике не хватало оригинальности. Кроме того, изображение выцвело по краям, и бумага потрескалась. Меня заинтересовала лишь картина над каминной полкой, на которую Берри явно положил глаз. Это был выполненный масляными красками портрет в три четверти – изображение девушки с длинными светлыми волосами, стоявшей на балконе и задумчиво смотрящей вдаль. Нарисовано было хорошо; портрет явно был выполнен кем-то, кто учился профессионально рисовать. Кое-какие детали композиции – к примеру, рука девушки на балконных перилах – выглядели не очень удачно, но картина подкупала своей искренностью и свежестью. На девушке было платье с высокой талией, напоминающее наряды эпохи Возрождения, и прическа с замысловато уложенными косами усиливала этот эффект. Девушка была прекрасна. Я вспомнил, как спрашивал об этой картине у дяди Хьюберта в свой последний визит.

Какое-то время он молча смотрел на меня, и в старческих водянистых глазах вдруг вспыхнула злоба. Я сразу же понял, что затронул какую-то запретную тему, но извиняться не собирался. В конце концов, это он был должен мне кучу денег, а не наоборот. Поняв наконец, что меня не запугать, дядя отвернулся и уставился в окно.

– Когда-то она была моей, – отстраненно прошептал он. – Несколько раз… Много раз… Она и сейчас моя.

Он принялся что-то бормотать, будто его мысли, как и голос, отдалялись куда-то. Но я в общих чертах улавливал смысл.

– Есть так называемые племена дикарей, – продолжал он. – В Новой Гвинее, кажется, или это в джунглях Амазонки? А-а, черт возьми, кому какое дело? Как бы то ни было, эти парни отказываются фотографироваться, потому что верят, что в изображении остается часть их души или духа, неважно… Так вот, я скажу тебе кое-что. Не такие уж они, черт их дери, примитивные, как мы думаем, и не такие уж они, черт их дери, тупые. А? Нужно лишь правильное оборудование. А? Вот и все.

Когда он посмотрел на меня, то снова был мыслями в настоящем.

– Думаешь, я лишь сбрендивший старик, да? Ты ни слова не понял из того, что я сказал.

Я покачал головой.

– Точно. Не понял.

– Хорошо… Хорошо!

Он тяжело захрипел – я решил, что это должно означать смех. Есть такой тип эгоиста, которому нужно, чтобы все его любили и все про него знали; но есть и другой, более опасный тип, который предпочитает оставаться загадкой, окутывать себя ореолом таинственной силы.

Теперь, когда дядя был мертв, я мог провести собственное расследование. Я снял картину со стены и осмотрел ее поближе. Художник явно был талантлив, но его талант расцвел не полностью. Я взглянул на обратную сторону картины. На изнанке полотна углем было написано: «Л. В. в образе Джульетты, май 1961» – и подпись, которую я узнал. Это была подпись моего дяди, Хьюберта Вилье.