Дин Кунц - Сумеречный Взгляд

Такой груз лег на мои плечи.

Слишком тяжелый груз.

Мне было только семнадцать.

Я тихонько плакал об Орегоне, об утраченных сестрах и матери, чья любовь была так далеко от меня.

Мне страстно хотелось уснуть.

Я отчаянно нуждался хотя бы в кратковременном отдыхе.

До Йонтсдауна оставалось меньше двух дней.

11

Ночь линьки

В полдевятого утра в субботу, проспав чуть больше двух часов, я проснулся — мне снился кошмар, какого я раньше никогда не видел.

В этом сне я находился на обширном кладбище, раскинувшемся на склонах бесконечной вереницы холмов, среди бесчисленного множества гранитных и мраморных надгробий всех размеров и форм, многие из которых расколоты, большинство покосилось. Бесконечное количество рядов, бессчетное число надгробий — то самое кладбище, что видела во снах Райа. Райа тоже была там — она убегала от меня по снегу, под черными ветвями бесплодных деревьев. Я гнался за ней, и самое странное было то, что я испытывал к ней и любовь, и ненависть и не был уверен, что я буду делать, когда настигну ее. Одна часть меня жаждала покрыть ее лицо поцелуями, заниматься с ней любовью, но другая хотела душить ее до тех пор, пока глаза ее не вылезут из орбит, лицо не почернеет, пока ее прекрасные голубые глаза не замутятся пеленой смерти. Такая неистовая злоба, направленная против той, кого я любил, до ужаса пугала меня, и много раз я останавливался. И всегда, когда останавливался я, останавливалась и она, стояла и ждала меня чуть ниже по склону, среди надгробий, как будто она хотела, чтобы я поймал ее. Я пытался предупредить ее, что это не любовная игра, что со мною что-то не так, что я могу утратить контроль над собой, когда поймаю ее, но губы и язык не повиновались мне, я не мог выдавить из себя ни одного слова. Всякий раз, когда я останавливался, она махала мне рукой, побуждая бежать дальше, и я сам не замечал, как опять пускался в погоню. И наконец я понял, что со мною. Наверное, во мне находится гоблин! Один из демонов проник внутрь меня, захватил контроль надо мной, разрушив разум и душу, оставив одно лишь тело — теперь это было его тело. Но Райа об этом не знала, она по-прежнему видела просто Слима, Слима Маккензи, который любит ее; она не понимала, в какую беду попала, не осознавала, что Слим мертв, исчез, что его тело, хоть и живое, принадлежит теперь нечеловеческому созданию, и если это создание поймает ее, то задушит, лишит жизни. Оно уже настигало ее, и она со смехом оглядывалась через плечо на его-меня — она выглядела такой красивой, красивой и обреченной, — оно-я уже в десяти футах от нее, восемь, шесть, четыре фута, и затем я схватил ее, резко развернул...

...и когда я проснулся, я все еще чувствовал, как ее шею стискивают мои железные руки.

Я сел в кровати, прислушиваясь к бешеному биению сердца и прерывистому дыханию, пытаясь очистить сознание от этого кошмара. Моргая, глядя на утренний свет, я отчаянно старался уверить себя, что, какой бы яркой и впечатляющей ни была эта сцена, она была всего лишь сном, а никак не предупреждением о том, что произойдет в будущем.

Не предупреждением.

Пожалуйста.

Ярмарка открывалась в одиннадцать утра, таким образом, в моем распоряжении было два часа. За эти два часа я могу крепко взвинтить себя мыслями о крови, которой уже обагрены мри руки, если не найду себе какое-нибудь занятие. Ярмарочная площадь находилась на окраине центра графства — городишка с населением в семь-восемь тысяч человек. Я отправился в город, позавтракал там в кафе, завернул по соседству в магазин мужской одежды и купил две пары джинсов и пару рубашек. За все время визита в город я не увидел ни одного гоблина. День был такой по-августовски великолепный, что мало-помалу я начал склоняться к мысли, что все будет хорошо — и у нас с Райей, и во время недельного выступления в Йонтсдауне, если я буду действовать обдуманно и не потеряю надежду.

На ярмарку я вернулся в пол-одиннадцатого, забросил джинсы и рубашки в трейлер и без четверти одиннадцать был уже на аллее. Ярмарка еще не открылась, а я уже подготовил силомер к работе и сидел рядом с ним на табуретке; я ожидал появления первых посетителей, когда пришла Райа.

Золотая девушка. Загорелые голые ноги. Желтые шорты. Четыре различных оттенка желтого цвета на горизонтальных полосах футболки. На аллее она носила бюстгальтер — это был 1963 год, и появление в толпе девушки без лифчика шокировало бы простаков, независимо от того, насколько допускалось такое в трейлерном городе, среди балаганщиков. Завязанная узлом желтая повязка не давала волосам упасть ей на лицо. Она вся светилась.

Я встал, попытался обнять ее за плечи, хотел поцеловать в щеку, но она уперлась рукой мне в грудь, отстраняя меня, и сказала:

— Я не хочу никакого недоразумения.

— Ты о чем?

— Относительно этой ночи.

— А что я мог бы неверно понять?

— Что это значит.

— И что же это значит?

Она нахмурилась:

— Это значит, что ты мне нравишься...

— Прекрасно!

— ...и это значит, что мы можем доставлять друг другу удовольствие...

— Ты и это заметила!

— Но это не значит, что я твоя девушка или что-нибудь в этом роде.

— Ну, по-моему, ты и в самом деле моя девушка, — заметил я.

— На аллее я по-прежнему твой босс.

— А-а.

— А ты мой работник.

— А-а, — повторил я.

Господи, подумал я.

Она продолжала:

— И я не желаю никакой необычной... фамильярности на аллее.

— Упаси боже. Но мы собираемся быть по-прежнему необычно фамильярны за пределами аллеи?

Она совершенно не отдавала себе отчет, насколько оскорбительны ее слова и тон. Поэтому она толком не поняла моей реакции, но рискнула улыбнуться.

— Верно, — сказала она. — За пределами аллеи ты, надеюсь, будешь настолько фамильярен, насколько пожелаешь.

— Тебя послушать, так у меня аж две должности. Ты меня наняла за мое мастерство балаганщика или за мое тело тоже?

Ее улыбка нерешительно дрогнула.

— Как балаганщика, разумеется.

— Потому что, видите ли, босс, мне бы не хотелось думать, что вы злоупотребляете положением этого бедного, низкооплачиваемого труженика.

— Я серьезно, Слим.

— Я это заметил.

— К чему тогда все эти шутки?

— Это будет самая приемлемая в обществе альтернатива.

— То есть? Чему?

— Тому, чтобы орать и осыпать собеседника бранью и оскорблениями.

— Ты на меня обозлился.

— Ах, босс, вы столь же наблюдательны, сколь прекрасны.

— Тебе не из-за чего было так злиться.

— Конечно. Должно быть, я просто очень вспыльчивый.

— Я всего-навсего пытаюсь прояснить наши отношения.

— Очень по-деловому. Я в восхищении.