Наш двор - Дарья Леонидовна Бобылёва
— Прикольно, — повторил Птицын. — А тебя как зовут?
А дальше все случилось так молниеносно, как бывает только в старших классах — Птицын взял у нее номер телефона, пригласил в свою компанию, которая тусовалась на заброшенной стройке у набережной, и там все было как в кино, как во сне, — жгли костер, пили пиво, смеялись, ходили, раскинув руки, по уцелевшим балкам. Они сбегали от остальных и целовались на чердачной лестнице дома с мозаикой — при людях она стеснялась, а там, за шахтой лифта, у заколоченного окна, в которое раньше вылезали мойщики, чтобы протереть пловцов и колхозниц на фронтоне, никто не мог их увидеть.
Тут, наверное, следует уточнить, с кем же все-таки стал гулять Птицын — с Адой. С Адой, которая считала себя блеклой и толстой, но на самом деле тоже была хороша. Просто в отличие от сестры — по-обычному, по-человечески. Светловолосая, пышная, но ладненькая, белая, свежая, мягкая — булочка с корицей, птичье молоко, пена пивная с Октоберфеста.
Влюбившись во всю мощь юной дури, Ада совсем расцвела — глаза с поволокой, румянец, губы яркие и припухшие от Ваниных поцелуев. Она часами болтала с ним по телефону, запершись, к неудовольствию Доры Михайловны, в ванной, писала записочки, жила от свидания до свидания, на уроках совсем перестала слушать — мечтала и краснела от своих мечтаний.
А для Розы настали трудные времена. Нельзя сказать, чтобы она успела влюбиться в Птицына, хоть он и был первым, кто ей понравился. Но, глядя, как счастливо порхает сестра, она становилась все мрачнее. Она тоже хотела порхать, но понятия не имела, что для этого нужно сделать. Покопавшись в себе, Роза поняла, что, похоже, ни разу в жизни не чувствовала себя счастливой. А рядом часами висело на телефоне живое доказательство того, что счастье возможно и доступно.
Роза пыталась расспросить сестру, каково это, и тут ее ждало тревожное открытие — Ада ее не понимала и даже как будто не слышала. Ада больше в ней не нуждалась, как не нуждалась ни в Доре Михайловне, ни в прежних подружках, ни в мире вокруг — его заслонил собой Ваня Птицын. Аде все теперь было некогда или неохота — болтать перед сном, гулять вдвоем, ходить в дегусташку, даже тренировать Розины экстрасенсорные способности. Да какие способности, глупости это, напридумывали себе, когда маленькие были. А теперь Ада взрослая. Вот Роза найдет свою половинку — тоже станет взрослая и поймет. Роза в ответ смотрела на Аду такими глазами, что если бы Ада замечала в окружающей реальности хоть что-нибудь помимо Вани Птицына, она бы забеспокоилась.
Роза не привыкла жить без Ады. Пока та где-то гуляла и целовалась с Птицыным на чердачной лестнице, Роза слонялась по квартире с потерянным видом. В голову лезли всякие странные, давно забытые мысли, и мама — настоящая мама, — вспомнилась. У мамы было два состояния — «плохо» и «в порядке», и Роза так и не научилась улавливать переход из одного в другое. Когда мама была в порядке, она любила Розу, говорила, что никогда ее не бросит, называла кисуней. А когда ей становилось плохо, кричала, что лучше б получилось тогда аборт сделать, что у Розы кровь дурная, а вместо души — черный дым. Мама наставляла на нее трясущийся палец и, брызжа слюной, проклинала: выйду во чисто поле, на чертово болото, там ключ костяной возьму, замкну царские врата, чтоб у тебя детей не было, чтоб на тебе закончилось. Ключ, ключ, замок!..
В последний раз, когда Роза видела маму, той было совсем плохо. Мама гналась за Розой по двору с поленом — молча, тяжело дыша, стиснув зубы, и Роза знала: догонит — убьет. Роза спряталась в сарае, а маму поймали и забрали в больницу. И Розу тоже забрали — сердобольная соседка по коммуналке была знакома с тамошней судомойкой. Решили, что девочка пока у нее поживет, а там, может, и мать оклемается. С матерью всяко лучше, чем в детдоме, да и соседка по коммуналке божилась, что с Лилей впервые такое помутнение, а так она дочь любит, из кожи вон лезет, чтобы на ноги поставить.
Мама не оклемалась, она ушла из психбольницы ночью, непонятно как, во чисто поле, на чертово болото — видно, искать костяной ключ. Там ее и обнаружили на следующий день, ключа она не нашла, но сама уже окостенела.
Роза вдруг вспомнила, что тогда пыталась уйти за ней. Потому что мама ведь обещала, что никогда ее не бросит, и Роза тоже не имела права бросить маму. Тогда у нее впервые начало жечь в груди, сильно-сильно, и она что-то сделала… Потом были одни обрывки, какие-то запахи, звуки, пятна. А потом — сумрачная комната, блик от тонкого солнечного луча в зеркале и незнакомая девочка, которая смотрела на нее круглыми от восторга голубыми глазами:
— Ты красавица…
— Это ничего, это у нее период такой, одни мальчики на уме. И у тебя так будет, взрослеете вы, — утешала ее Дора Михайловна, проявившая в отношении Адиной первой любви и такт, и неожиданную мудрость. И вздыхала: — Ой, хоть бы вы не начудили только, а? Хоть бы не начудили.
Предчувствия ее не обманывали, но Дора Михайловна и представить себе не могла, как именно и в каких масштабах начудят ее взрослеющие девочки.
Роза ходила на реку, перегибалась через парапет и выдыхала в черную воду прозрачный пузырь со своей жгучей болью внутри. Вода рябила, в ней вспыхивали зеленоватые огоньки, не похожие на отражения уличных фонарей. Розе становилось легче, и она внушала себе: Адка хорошая, Адка заслужила свое счастье, она взрослеет. Дора Михайловна сказала, что все взрослеют, и Адка тоже. А Розе нельзя обижаться на Адку и Птицына, ее обиды всегда одним и тем же заканчиваются. Потом Адка выйдет за Птицына замуж и совсем про Розу забудет, млея в своем семейном счастье. Но Адка хорошая, Адка заслужила. И надо попробовать стать счастливой за них, жить отраженным счастьем, как всякие благородные герои романов из школьной программы. Только как
