Между двух огней - Кристофер Бьюлман
Когда месса закончилась и он проводил своих прихожан до выхода, он постарался повернуться правым боком к тем, кто пришел поговорить с ним, особенно к Мишелю.
— Вы умный человек, — сказал младший Эбер и посмотрел на отца Матье достаточно долго, чтобы тот заметил у мальчика что-то вроде черной родинки в уголке карего глаза. Левого глаза.
— Есть добродетели и поважнее, — сказал священник, желая, чтобы Мишель пожал ему руку, прежде чем повернуться и уйти. Он этого не сделал. Вместо этого он поспешил уйти на своих хорошеньких красных ногах и пошел рядом с Мелизандой Арно, пухленькой девушкой, чье миловидное личико цвета сливок кружило голову даже тем, кому нравились худощавые женщины.
Из исповеди он знал, что Мишель уже вступал в прелюбодеяние с несколькими девушками, в том числе со своей сводной сестрой, и вполне ожидал, что Мелизанда вскоре попадет в этот список. Недавно он также признался, что у него были нечистые мысли о мужчинах. Какой бы демон ни управлял похотью, он глубоко засел в Мишеле Эбере и теперь использовал его, чтобы заманивать в ловушку других.
Если демоны вообще существуют.
Если этот мальчик — орудие сатаны, Боже, подай мне какой-нибудь знак. Пусть он оглянется на меня.
Но он так сильно хотел этого взгляда, что не мог вынести мысли о том, что это порочно, и поэтому сам себя поставил в тупик.
Пусть лучше он оглянется на меня, если в нем нет чертей.
Мальчик оглянулся на него через плечо. Всего один раз, всего на мгновение, но этого было достаточно.
Он всегда будет думать, что с того дня все и началось.
* * *
Каждая ночь превращалась для Матье Ханикотта в битву. Он был в опасности потерять веру, если не душу. Но существовали ли души вообще? Действительно ли под его кожей скрывается обнаженная, невидимая маленькая версия его самого, настолько ценная для Рая и Ада, что каждый из них посылает своих эмиссаров сражаться за нее?
Он говорил себе, что не выпьет больше одной чаши вина, затем двух, а затем и трех, чтобы не опьянеть и не предаться мыслям об этих красных ногах. В конце концов у него кружилась голова, он был измучен, во рту пересыхало от того, что он сплевывал в ладонь, и он лежал без сна, мучимый стыдом и виной, до самого рассвета.
Дни были лучше; несмотря на то, что прихожане начали расспрашивать о его здоровье, потому что он похудел и у него появились мешки под глазами, он был гораздо менее несчастен, служа им, чем лежа наедине со своими мыслями. Было лучше посоветовать толстому бородатому Сансону Бертье извиниться перед своей женой за то, что угрожал ей клюкой, и почувствовать запах пердежа, который Бертье с серьезным видом разгонял своей соломенной шляпой; было лучше выйти со своей шкатулкой со святынями, чтобы трижды за неделю отпеть Клемана Фужера только для того, чтобы он поправился; еще приятнее было быть укушенным собакой Фужера во время последнего визита и слышать, как старик смеется со своей постели.
Однажды вечером, ближе к концу мая, он спустился к реке и пошел вдоль ее берега, наслаждаясь приятной прохладой воздуха и любуясь красотой неба, на котором луна скрывалась за прозрачными, быстро движущимися облаками. Она была не полной, но достаточно яркой, чтобы освещать реку, отбрасывая тени облаков на воду и ивы в этой части берега.
Как раз возле одной из этих ив яркая полоса лунного света упала на разбросанную одежду. Отец Матье не удержался и посмотрел на реку, где, как он был уверен, он увидит купальщика. Он не был разочарован. На самом деле их было двое, и они были гораздо ближе, чем одежда.
Увидев его, девушка неумело подавила визг, затем выскочила из воды, прикрывая грудь, и побежала за своим домотканым платьем. Она была пухленькой и бледной. Боже, помоги ему, это была Мелизанда.
Он знал, кто остался в реке.
Девушка подобрала свою одежду и побежала туда, где деревья были гуще, прежде чем одеться и вприпрыжку отправиться домой. Другой не пытался бежать; он даже не отошел от реки; скорее, он просто присел, чтобы спрятать все, кроме головы, и лениво греб руками по воде вокруг себя.
Он смотрел прямо на священника, который долго стоял на месте, разрываясь между желанием повернуться и пойти домой и пытаясь придумать, что сказать. Ему ничего не приходило в голову. Он не мог видеть родинку в глазу мальчика, но он ее себе представлял. Он представлял себе и нечто большее. Тени облаков скользили по воде, то затемняя голову мальчика, то позволяя лунному свету окрасить ее в серебристый цвет.
— Входи, — сказал мальчик так тихо, что отец Матье решил, что он его не расслышал. Он просто открыл рот и снова закрыл его, как выброшенная на берег рыба, пытающаяся вдохнуть.
— Входи, — снова сказал объект его привязанности.
— Я не могу.
— Отец Матье не может.
— Да.
— Так что снимай его вместе со своей одеждой и надевай обратно, когда будешь уходить.
— Нет.
— В этом и прелесть купания обнаженным в реке; ты никто. Ты тот, кем хочешь быть. Это всего лишь сон.
Ты использовал те же слова, чтобы заманить туда девушку.
Священник открыл и закрыл рот.
— Входи, — снова сказал мальчик.
И он вошел.
В июне Великая Смерть приблизилась, и мост, ведущий в Париж, был сожжен по приказу сеньора. Небольшие группы вооруженных фермеров прятались в лесах и отпугивали тех, кто шел по суше с другой стороны; вскоре они обнаружили, что дни, свободные от работы на ферме, им по душе. Они также обнаружили, что, поскольку жены не придирались к ним, они могли пить сколько угодно пива и сидра. Они лепили маски из речного тростника и глины, перьев ворона и лисьих зубов, чтобы казаться устрашающими, а также чтобы напоминать себе, что никому нельзя смотреть в глаза — считалось, что чума передается от одного человека к другому с помощью смертоносного луча, исходящего из глаз. Они называли себя Братством Задницы Святого Мартина. Они напивались до такой степени, что даже группы незнакомцев, которые согласились повернуть назад, были избиты дубинками, чтобы они помнили, что больше не стоит пытаться.
Вскоре они принесли свои выходки в город; Элиза Планшетт, вдова, которая содержала пивную, вскоре возненавидела улюлюканье и хвастовство, возвещавшие о возвращении братства с патрулирования. Закрывать дверь было бесполезно — они будут приставать к ней до тех пор, пока она не откроет, а потом будут требовать бесплатную выпивку за свою священную работу по охране городка от эпидемии.
