Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком

Мхов кулаками сильно бьёт себя по вискам. Резкая боль пронизывает голову, вместе с болью приходит гулкий чистый звук, как военная труба, зовущий к действию. Он набирает номер Срамного:

— Пётр Арсеньич, здравствуйте. Сегодня пока ничего? Понял. Я еду. Да, сам. Да. Да. Вот прямо сейчас и приеду.

«Ну вот, — думает Мхов, садясь в машину. — Буду разбираться сам!»

Каплан Фанни Ефимовна — под таким именем зарегистрировалась черноволосая коротко стриженая женщина средних лет, стоящая сейчас у игрового стола с 500-долларовой фишкой в коротких, пухлых, обильно усаженных золотом пальцах. Ростом она немного повыше полутора метров, при этом крепко и ловко сбита, на ней обтягивающие штаны из красной кожи, такой же пиджак, под пиджаком — чёрная шёлковая блузка с излишне глубоким вырезом.

Мхов ждал её прихода почти до полуночи, запершись у себя в кабинете, думая о Кларе, вспоминая Клару, как она ходит, сидит, лежит, одевается, раздевается, говорит, слушает, смеётся, дуется, спорит, соглашается, сердится, ест, пьёт, курит, целуется, отдаётся, кончает, мочится, молчит, разговаривает, читает, засыпает, просыпается, моется, причёсывается, короче, совершает сотни разнообразных действий, сумма которых ещё совсем недавно составляла осязаемую величину, занимавшую внутри Мхова много живого места. Теперь это место в одночасье оказалось пусто, и Мхов почти физически ощущает там прогрессирующее омертвление чувствующих тканей.

«Каплан» стоит боком к игровому столу и глядит не на крутящееся колесо рулетки, а на Мхова. Мхов, расположившийся напротив, в упор смотрит на неё, разглядывает чёрные, жирно подведённые глаза, густо накрашенный рот, большие белые груди, чуть ли не вываливающиеся из выреза блузки.

Тем временем события развиваются в известной последовательности.

Запуск шара.

Верхний сектор.

Нижний сектор.

Ставка «Каплан», девятнадцать, черное.

Чья-то попытка «присоседиться» к ставке.

— Нет больше ставок!

Всеобщий ажиотаж.

Остановка шара.

Девятнадцать, чёрное.

Аплодисменты.

Мхов перехватывает «Каплан», когда та, обменяв выигранные фишки на деньги, отходит от кассы.

— Здравствуйте. Я хозяин этого казино. Поздравляю с выигрышем.

Он старается улыбаться, хотя ему очень хочется размозжить эту модно стриженую голову.

Женщина молча пожимает протянутую ей руку. Её пальцы сухи и горячи. Она спокойно вглядывается в лицо Мхова.

Мхов знает, что сейчас на них смотрит всё казино.

— Я бы хотел с вами поговорить. С глазу на глаз. Если можно.

Его улыбка становится ещё шире, ещё вымученей.

«Каплан» безмятежно пожимает плечами:

— Не знаю. Попробуйте. Почему нет?

— Спасибо. — Мхов в полупоклоне прижимает к сердцу ладонь. — Тогда прошу ко мне в кабинет.

Рука об руку они пересекают игровой зал, скрываются за дверью, ведущей к лестнице на второй этаж.

В кабинете, усадив «Каплан» в мягкое кожаное кресло, Мхов открывает дверцу бара.

— Что-нибудь выпьете? — предлагает он.

— Ну-у… Я бы выпила водки, — соглашается «Каплан».

Мхов достаёт бутылку «стандарта», наливает на два пальца в толстый стакан. Подумав, плескает на донышко себе тоже.

— Нет-нет, — протестует женщина. — Мне, пожалуйста, побольше.

— Сколько? — спрашивает Мхов, доливая в её стакан.

— Лейте, лейте, не стесняйтесь, — говорит она, — вот… вот… хватит.

— Закусить? Фрукты? Лимон? Сок? — интересуется Мхов.

— Не беспокойтесь.

«Каплан» принимает от Мхова больше полстакана водки, дожидается, пока он усядется за свой стол, поднимает стакан до уровня глаз.

— Ну? — кивает она.

Мхов кивает в ответ и пригубливает из своего стакана.

Женщина двумя движениями заливает в горло содержимое своего.

«Во даёт», — дивится про себя Мхов.

«Каплан», между тем, отставив стакан, поудобнее устраивается в кресле, спрашивает:

— Так что вы мне хотели сказать?

— Сказать? — переспрашивает Мхов. — Вообще-то я хотел узнать.

— Узнать? — женщина, кажется, удивлена. — Что именно?

— Что всё это значит? — подавшись вперёд, чётко артикулируя, выговаривает Мхов.

«Каплан» хмурится, разочаровано кривит губы, словно на её глазах тает какая-то ей одной известная надежда.

— А? — переспрашивает Мхов. — Что это значит?

«Каплан» тяжело вздыхает, отводит глаза, скучающе шарит ими по стенам кабинета.

— Вы вообще кто? Откуда? — не унимается Мхов.

Женщина усмехается, сокрушённо качает головой, застывает в кресле.

Мхов теряет терпение. И начинается какой-то словесный позор из «что вам надо», «чего вы хотите», «скажите хоть что-нибудь», и уже когда Мхов перестаёт понимать сам себя, «ты думаешь, тебя просто так выпустят?! да тебя убьют сейчас!»

— Дурак, — тихо, но внятно говорит женщина.

— Что? — разом теряется Мхов.

— Знаешь, я пожалуй пойду, — она со вздохом поднимается из кресла.

— Хотя бы… — Мхов не знает, что ещё сказать. — Хотя бы… Ну хоть… как вас на самом деле зовут?!

И тут «Каплан» неожиданно легко соглашается:

— Ну, если тебе так интересно. Лично меня зовут Фюррет, — проскрипела-помяукала жирная полосатая гусеница с головой кошки. — Тебе у нас нравится?

Нельзя сказать, чтобы ему здесь нравилось, слишком уж необычно было место, куда на этот раз его привело колёсико. То было не просто пространство, а множественное наслоение пространств, при этом всё было как-то зыбко, ненадёжно-бесконечно: гористые местности видоизменялись в морские пучины, те в свою очередь поглощались пустынями, на которых вдруг сами по себе возникали старые, мшистые леса, сжигаемые огненной лавой из жерл бушующих вулканов. Здесь день непостижимо сосуществовал с ночью, а времена года поражали необъяснимой одновременностью. И это бы ничего, но все эти пространства были заселены тучами страховидных созданий — мириадами больших и малых монстров, каждый из которых был как бы скомпонован из нескольких разнородных сущностей. Здесь были собакозмеи, слонокоты, птицежуки, черепахольвы, лягушки с растительностью на спине, рыбопауки, гиеночерви, ящеры, наполовину сложенные из кирпича, таракановолки, зайцеежи, крылатые кони, летающие на огненной тяге, — короче, все здешние стихии были битком набиты невиданной нечистью. Всё это ходило, ковыляло, ползало, плавало, летало, орало, гудело, скреблось, трещало, пищало, фыркало, благоухало, воняло, цвело, гнило заживо.

Впрочем, твари не были агрессивны, напротив — чрезвычайно общительны, подчёркнуто любезны; здоровались, пытались вовлечь в беседу. Кошкогусенице Фюррет, бывшей его проводником, приходилось отгонять особо надоедливых громким скрипом пополам с шипением.