Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

В моей жизни началось удивительное время. Я перешел, можно сказать, на ночной образ существования, так как мой педагог появлялся в доме, как правило, уже после полуночи, ссылаясь на то, что днем у него уйма дел. На мой вопрос, когда нам отправляться в путь, он ответил, что определенных планов пока нет, и то время, что оказалось свободным, я могу использовать для постижения азбуки его науки. Он рассказывал и показывал мне вещи, которых я и представить себе не мог, и удивлению моему не было конца. Я убеждался, насколько далеки были мои прежние представления об оккультизме от истины, и для меня стало настоящим открытием, что магия заключается не во взмахах волшебной палочки, а в глубочайшем знании законов мироздания, которые постигаются лишь путем адски кропотливого труда и жесточайшей самодисциплины.

Но я не могу вдаваться в подробности магической науки, так как постичь ее мне так и не удалось. Судьба уготовила мне нечто другое, и мечте о чернокнижии не суждено было сбыться. Все события моей жизни были звеньями одной цепи, и то, что итог бесславной «карьеры» гробокопателя оказался таким, каким оказался, было предрешено. А вышло вот что…

Мы начали с «переоценки ценностей». Мой учитель попросил принести ему одну из урн с прахом, что занимали целую полку в моей гостиной и являлись, по моему убеждению, совершенно бесполезным хламом.

Он взял ее в руки, повертел, осматривая, и вдруг каким-то неведомым мне образом расколол. Серый пепел с осколками костей высыпался прямо на пол, что, казалось, совершенно не встревожило моего наставника. Отбросив в сторону керамические обломки урны, он сосредоточился на лежащей перед ним кучке праха, производя над ней какие-то манипуляции своими длинными пальцами, напоминающие теперь щупальца осьминога. Через несколько мгновений прах засветился, переливаясь, зеленым светом, который начал медленно разрастаться, вытягиваясь вверх и постоянно деформируясь. Примерно через минуту стало ясно, что свет этот не дикий, но ведет себя разумно. Я заворожено смотрел, как из сияющего столба выливается, словно кувшин на гончарном круге, человеческая фигура и, когда пред нами предстала старая согбенная женщина в ночной рубашке, затравленно озирающаяся по сторонам и лепечущая что-то невразумительное, понял, что многолетняя мечта моя начала сбываться.

Женщина, безошибочно узнав в моем друге наиболее важную из нас двоих персону, обратилась к нему на каком-то незнакомом мне языке, и в голосе ее, как мне показалось, зазвучала мольба. Тот ответил ей что-то, против чего она возражать не стала а, опустившись на пол, хрипло затянула причитания.

Что она сказала Вам? проявил я понятное нетерпение, хотя знал, что объяснения последуют и без того.

Она спросила, когда же придет ее дочь и заберет ее домой из хосписа. Я вкратце обрисовал ей положение вещей, и теперь она расстроена. К сожалению, она оказалась испанкой, и Вы, мой друг, вряд ли сможете с нею пообщаться за незнанием этого языка, но, смею Вас заверить, многого Вы и не узнали бы, ибо смерть застала ее в состоянии глубокой деменции, и она не может сказать больше, чем уже сказала. Откройтесь мне, мой друг: по какому признаку Вы выбирали урны, которые собирались похитить? Чем Вы руководствовались?

Я в который раз покраснел. Упоминание вскользь того факта, что я просто вор, да еще и глупый, повергло меня в глубочайшее смятение.

Да, признаться, ничем. То ли имя на мемориальной стене мне приглянулось, то ли обстоятельства удачно сложились… Да и каким признаком я мог руководствоваться, понятия не имея о том, что делаю?

Так-то оно так, но я, на Вашем месте, пожалуй, догадался бы, что испанское имя означает только то, что носивший его человек был испанцем, и ничего другого. И если бы я, как Вы, не владел языками, то, скорее всего, и интереса бы к этой урне не ощутил. А, впрочем, Вы же не могли знать, что эта милая дама окажется Вашей собеседницей, он вновь посмотрел на корчащегося и стонущего на полу призрака старой испанки и, вытянув в его сторону открытую ладонь, сказал что-то не то по-итальянски, не то по-латыни. Силуэт женщины задрожал, стал нерезким, размытым и, наконец, съежился, тонкой светящейся струйкой всосавшись назад в пепел.

Нужна Вам еще эта старуха? осведомился у меня мой педагог, принимая в кресле свою обычную позу и готовясь затянуться вновь возникшей в его руке сигарой.

Да, пожалуй, нет… неуверенно ответил я, очень мало еще разбирающийся в том, что мне нужно.

В таком случае соберите прах в какой-нибудь кулек и заройте его где угодно, лучше на кладбище. Научитесь уважать останки, если хотите достичь хоть чего-то. И мой Вам совет: не засоряйте в будущем ни дом свой, ни мозг ненужными Вам вещами, ибо нет ничего хуже, чем необдуманная алчность и беспорядок. Берите лишь то, что может послужить Вам, а артефакты, о предназначении которых Вы не имеете понятия – просто опасны. И Вы в этом убедитесь.

Я сразу вспомнил мои нелепые ухищрения по приданию украденным мною из могил предметам магических свойств, когда я со всей присущей человеческому роду глупостью просто лез на рожон, бестолково раздражая высшие силы, словно кидая камни в слабо привязанную соседскую овчарку. Мне очень повезло, что потуги мои не увенчались «успехом», который, несомненно, вылился бы в большое горе.

Мне стало стыдно за собственную бестолковость, и я пообещал моему новому другу впредь быть разумнее и ничего не предпринимать без соответствующей базы знаний. Он покивал головой в знак того, что слышал меня и изрек не совсем ясно: «Да расцветет тот, кто вовремя одумается, и да упокоится тот, кто не вовремя…»

Надо сказать, что за прошедшее со дня нашего знакомства время я настолько привык к присутствию моего гуру, что уже не мыслил своей гостиной без сидящего в старинном кресле силуэта, с неизменной сигарой в правой руке. Он по-прежнему не любил яркого освещения, предпочитая располагающий к разговорам на наши излюбленные темы полумрак. Бликов света, вылетающих из в мгновение ока разжигаемого им камина всегда было достаточно. Иногда наши беседы носили совершенно дружеский и даже, пожалуй, светский характер, и тогда в стенах моего жилища можно было слышать невиданный здесь доселе смех, а часы нашего ночного бодрствования обращались в обычную приятельскую вечеринку, о которых я, впрочем, имел лишь весьма смутное представление. Порой же мой гость произносил просто ужасные речи, говорил о вещах и материях, буквально корёжащих мой незрелый рассудок, производя в нем полнейший сумбур. Весь мир, все мои представления вставали с ног на голову и, наряду с жутким интересом к обсуждаемому, я все чаще испытывал страх перед тем, чего посмел коснуться. Вотчина мертвых, близости к которой я так жаждал, оказалась гораздо ближе, чем я мог себе представить, а масштабы ее влияния на нас – несказанно шире. По мере того, как я, ведомый уверенной рукой моего поводыря, проникал в ее законы, я все более осознавал ничтожность моих возможностей и бессмысленность моих амбициозных поползновений. Действительно, зачем пытаться с массой трудностей и затрат проникнуть вором в чертоги, где тебе и без того уготовано место во вполне обозримом будущем? К чему ломиться в окно собственного дома, если спустя немного времени так или иначе войдешь в него через дверь на правах хозяина?