Мокруха - Ширли Джон
Тяжёлые волны металлического саунда накатывали из «маршаллов» и уносились в толпу, так что большую часть времени Констанс отмалчивалась — её бы всё равно не услышали. Клуб вмещал всего четыреста мест, и рёв банды с успехом наполнял помещение.
Она чувствовала себя как-то странно. Сконфуженная, голодная и вроде бы не голодная, усталая, но заведённая, она балансировала на краю незримой скалы её внутреннего мира, под которой простирался мрак. Она так долго давила и уничтожала свои подлинные чувства, пряталась, будто кошка в переноске, что теперь не могла прийти в себя, освободившись от Эфрама.
Снова и снова она спрашивала себя: почему я не позвоню в полицию? почему не попытаюсь разыскать папу? почему не вернусь домой, в Аламеду?
На самом-то деле она даже вины не испытывала. Только тупое омерзение от содеянного, от соучастия в убийствах. Всё равно что в собачье дерьмо вмазаться. У неё ведь выбора не было. Она трижды отказывалась, и Эфрам её карал — оставлял валяться на полу парализованной несколько часов или перехватывал управление её конечностями, точно кукловод. Он мог сделать её частью себя самого, хотела она того или нет. А потом нажимал на кнопки центра наслаждения, и она реагировала автоматически, даже не осознавая, что делает. На таких уровнях наслаждения выбора практически не оставалось. Её поведение было... запрограммировано. Она знала, как это бывает. Ей папа рассказывал.
О Боже. Теперь возникло подобие вины: она подумала о папе. Как может она так долго блуждать по городу, не давая о себе знать? Он, верно, считает её мёртвой или что-то в этом роде...
Мёртвой. Какая разница, кто мёртв, а кто был краткое время жив? Эфрам указывал, что умирают все, а живые просто сидят в зале ожидания. Когда подходит их очередь, выкликают соответствующий номер, и человек проходит в двери зала — к смерти. В пустоту. Она видела смерть в изобилии. Смерть проходила совсем рядом и уносила жизнь без труда. Ну и что с того, если папа считает её мёртвой? Она достаточно близка к этому состоянию.
Она одёрнула себя, поморщившись, когда гитарист взял очередной резкий аккорд. В лавине звуков можно было различить какой-никакой мотив, но музыка, похоже, относилась к убыстрённому металлу, так что она не стала особо вслушиваться. Ей нравились Бон Джови и Whitesnake, у этих ребят всегда проглядывало что-то светлое и нежное, хотя в остальном они действовали как типичные хард-рокеры.
И о чём бы она ни думала, это ощущение не оставляло её. Болезненное тянущее чувство глубоко в кишках. Словно туда вцепился заострёнными клешнями краб и тянет её куда-то. Дискомфорт всё усиливался. Ей становилось нестерпимо плохо.
Она испытала новое, неожиданное, резкое ощущение. Пустотную жажду. В ней разверзлась огромная чёрная дыра депрессии. Выпивка и закуска с трудом помогали. Дыра оказалась очень глубока, от желудка до матки. Она испугалась, что сейчас провалится внутрь себя.
Ей представился Эфрам, со специфичной ласковой улыбкой на губах. Полувздыбленный небольшой член его излучал сияние и волны Награды.
А вот прыщавый тупица со сросшимися бровями надоедливо пищит ей что-то на ухо. О том, чтобы они куда-то загрузились. С него явно седьмой пот сходит от нетерпения.
Надо избавиться от него, убраться подальше, иначе захочется утолить страшный голод за его счёт.
Её охватило желание убить его. Это было бы здорово. Каким облегчением было бы его убить.
— У тебя гондоны вообще есть? — заорала она ему в ухо.
Он покраснел и покачал головой.
— Не-а! Но...
— Думаю, в женском туалете автомат стоит. Пара долларов. Дашь мне мелочёвки?
Он кивнул, с трудом сдерживая ухмылку, и выдал ей несколько мятых купюр. Она ободряюще стиснула его руку, улыбнулась и устремилась к женскому туалету.
Смешавшись с толпой, она вывалилась через заднюю дверь на улицу.
Эфрама не удивило её возвращение. Он был уверен, что Констанс вернётся, и только поэтому не явился за ней лично. Неизбежность её возвращения, по его словам, навевала даже какую-то скуку.
Он взял её за руку, улыбнулся, сказал, что не гневается, и повёл в спальню. Они сели на взятом напрокат диванчике.
— Я должна была вернуться, — сказала она механически. — Ты что-нибудь для этого...?
— Заставил ли я тебя вернуться силой мысли? Вовсе нет. Ты вышла далеко за пределы моей досягаемости. Нет, моя дорогая. Ты вернулась сама, поджав хвост, ха-ха. — Он снова улыбнулся, пытаясь, чтобы улыбка получилась не слишком грустной, потому что ответное сожаление на её лице уязвило бы его. Он не хотел и давить на неё психически, если в этом не было необходимости. — Понимаешь ли, твой мозг претерпел определённые изменения. Ты стала наркоманкой. То, что ты чувствовала, называется ломкой. Синдром отмены становился бы только заметнее. В конце концов он мог бы тебя погубить. — В последнем он, конечно, солгал, но это была необходимость.
— Я — наркоманка? Я пристрастилась к Награде?
— Да. Я отдаю себе отчёт, что ты меня не любишь, но не испытываю особых иллюзий. В конце концов, некоторое время назад я силой отсёк один из твоих пальцев. Несомненно, это переживание в известной степени травматично, однако я был вынужден так поступить для твоей защиты. Нет, на сей раз я не стану тебя наказывать. Фактически... — Он обнял её и послал импульс наслаждения. Она облегчённо прильнула к нему.
— Ты кому-то звонила? — спросил он.
— Нет, — отсутствующим тоном ответила девушка, мурлыча что-тот себе под нос. — Нет. Ну... я пыталась разок позвонить папе, но его не было дома, и я не стала пробовать снова... я не звонила в полицию или куда ещё, если ты об этом...
— Отлично. Прекрасно.
Он мимоходом задумался, почему его не беспокоила такая возможность. В промежутке между её бегством и возвращением она легко могла сдать его копам. И уже не впервые он укорил себя за недавно развившуюся непростительную беспечность. Пожал плечами и продолжил:
— Ну ладно, так о чём бишь я? У меня для тебя новости. Я принял решение. Я, если можно так выразиться, пережёвывал твою судьбу себе на уме последние несколько недель. Я размышлял, превратить ли тебя в Мокруху или же оставить всё идти своим чередом... а также над третьей возможностью. Я остановился на третьем варианте. На ином шаге. Это так грустно — просто использовать людей и избавляться от них, словно от вещей. Я... я, пожалуй, привязался к тебе. И я бы хотел, чтоб и у тебя развились ко мне аналогичные чувства. Я знаю, этого не произошло, что бы ты там ни твердила. Я не хочу просто программировать тебя на определённую реакцию. Я стремлюсь к более глубокому чувству. И вот я... подумал... возможно, я совершаю ошибку... что если научу тебя своему искусству, до определённой грани, ты, вероятно, сумеешь увидеть меня таким, какой я есть на самом деле, и постичь величественную красоту Безымянного Духа, который меня направляет. Понять меня лучше. И научиться кое-чему из того, что умею я.
Он помедлил, облизывая губы. Во рту у него внезапно пересохло, а ладони, напротив, увлажнились. Он почувствовал странный дисбаланс. Он-то привык попросту понукать её. Вздохнул и продолжил:
— Ты можешь сделаться моей послушницей. Я никогда ещё не показывал тебе своего дневника... впрочем, всему своё время. Пойми пока, что такой чести я ещё никого не удостаивал. Остальные мертвы. Лишь ты избрана, чтобы постичь это потаённое Знание.
— Я знаю, что это великая честь, Эфрам, — пробормотала она, уткнувшись лицом в его грудь. — Я понимаю.
— Но ты должна пообещать, что будешь держать язык за зубами обо всём, чему научишься. Итак, взгляни... — Он извлёк из кармана рубашки газетную вырезку и развернул её. Показал Констанс. Вырезка содержала фотографию трёх полицейских, выстроившихся вокруг очерченного жёлтыми лентами участка трапециевидной формы, пока работник судмедэкспертизы в простой белой одежде трудился над мешком для останков. Рядом теснились зеваки, и Эфрам постучал ногтем по изображению одного из них — человек в солнечных очках смотрел прямо в камеру и едва заметно усмехался.
