Евгений Акуленко - Ротмистр

— На конь! — заорал Ревин и взлетел в седло, не касаясь стремян. Вжикнули покинувшие ножны шашки. Но рубиться оказалось не с кем. Немногие выжившие пытались совладать с обезумевшими лошадьми, натыкающимися на стены и бестолково сбивающимися в кучи. Сопротивления никто не оказывал, залп скорострелки оказал чрезвычайно сильный психологический эффект. Казаки и сами старались не глядеть вниз, туда, где под скользящими копытами хрустело и хлюпало.

— Эвона! — воскликнул кто-то. — Турчонок!.. Из-под конских трупов вытаскивали нечто помятое и испуганно всхлипывающее. Турчонок размазывал по чумазому личику слезы и таращился на косматых казаков огромными черными глазищами.

— Шо, хлопчик? Заблудывсь? Подъехал Ревин, рассматривал, склонив голову, находку.

— Ваше благородие, подывытесь, якой собачий сын!..

— Это не сын, — приподнял бровь Ревин. — Это наоборот…

Он перегнулся с седла и стащил с турчонка бешмет, из-под которого рассыпалась, притянув изумленные взгляды, волна русых волос.

— Эх, сударыня! — вздохнул Ревин. — Отчего же вы не послушали меня? Девушка взглянула на русского офицера и попятилась. В памяти всплыло знакомое лицо.

— Шайтан! — только и выдохнула Айва, дочь бывшего коменданта крепости Ардаган.

И осела наземь без чувств. У кареты, прямо под дымящимися стволами картечницы, курил Чупсовой, уставившись куда-то за горизонт. Кто-то из казаков заботливо сунул ему фляжку:

— На-ко, глотни… С другой стороны, привалился спиной к колесу генерал Алмазов и икал в платочек. Желудок генерала не вынес потрясений и сделался слаб в оба конца. От этого Алмазов был бледен и кисл.

— Вы теперь герой, ротмистр, — окликнул он проезжавшего мимо Ревина. — Да…

Вы, верно, меня презираете? Что ж… Я и сам себя презираю. Но хотел бы я знать, черт вас побери, — генерал сорвался на фальцет, — чтобы вы сделали на моем месте, случись все вот так? Что?

— Застрелился бы, — не повернув головы, ответил Ревин.

— Ваше благородие!.. Виноват, — вестовой в чине подпоручика осекся. — Прошу простить. Ревин даже не поморщился. Он сам не успел привыкнуть к полковничьим эполетам. 'Полковник без полка', так его величали господа офицеры. И не то чтобы с завистью, или со злобы, скорее даже с испугом, с недоверием — слишком яркую звезду зажег Ревин на небосклоне закавказского театра. Когда к вершине идешь уверенно и ровно, в шлейфе твоей силы выстраиваются соратники, или, что чаще, прихлебатели. Но все одно — свидетели твоего законного успеха. Тут и свою жизнь можно спланировать, и на верность присягнуть, и ту же верность доказать не раз представится возможность. А Ревин взлетел настолько стремительно и дерзко, что распугал не только сослуживцев, но и начальствующие чины. Не любят у нас таких крутых, через голову, через звание кульбитов. Сегодня ты в князи, а завтра в грязи. Да еще и с собою утащишь на такое дно, что ни приведи Господи. Потому как, чем выше влезешь, тем больнее падать. Не горят долго падучие звезды.

— Ваше высокоблагородие!.. — поправился вестовой. И снова сбился. Полог палатки распахнулся и оттуда, излучая собой каменную надменность, явилась Айва. Слегка изогнув бровь, обдала молоденького подпоручика ядовитым прищуром, заставив окончательно стушеваться.

Ревин вздохнул. Вот еще наказание. К папаше в ссылку она ехать не желала, жила подле в палатке, упорно считая себя пленницей. По пять раз на дню за нанесенные обиды обещала зарезать Ревина во сне и бежать, но почему-то до сих пор не бежала, хотя к этому была прекрасная возможность. Хуже всего то, что Айву считали его пленницей по праву и другие. Многие офицеры, да и солдаты, заводили себе военно-полевых жен вдали от дома. Война-то она войной, а подкатываться под бабий бочок мужику заведено природой. Айва родилась не чистокровной турчанкой. Однако, вопреки предположениям

Ревина, молодой турецкий вельможа закрутил роман не с английской красоткой. Мать Айвы приходилась уроженкой оккупированной османами Сербии, в семье с долгими дворянскими корнями, но небогатой. Именно матери девушка была обязана русыми волосами, играющими на солнце переливами. Стараниями отца Айва получила великолепное образование, как родными владела турецким и болгарским языками, неплохо знала английский, русский и итальянский. Пожалуй, тягу к наукам девушка унаследовала от матери, а вспыльчивость и дурной нрав передались от папеньки. С детских лет Айва дралась на саблях, стреляла, брала призы на скачках. И все только потому, чтобы ни в чем не уступать мальчишкам, в окружении которых росла. Отец не чаял души в дочери, та не знала слова 'нет', и очень скоро такое воспитание принесло свои плоды: Айва превратилась в жестокое, своенравное существо, не признающее ничьих авторитетов, и в итоге стала совсем неуправляемой. Когда началась война, Айва сбежала из-под родительского ока чтобы вместе с бандой головорезов носиться по долам и ущельям, обгоняя лихой ветер, и горячить свою кровь видом чужой.

— Ваше высокоблагородие! — вестовой собрался. — Вам предписано немедля явиться в ставку командующего. Ревин кивнул.

— Случилось чего?

— Не могу знать! Но, — подпоручик покосился на Айву, — лучше бы вам не мешкать…

— Куда уж, — Ревин усмехнулся. Нечасто полевых офицеров вызывают в ставку. Вестовой козырнул и умчался, придерживая сдуваемую на затылок фуражку.

— Умываться! — крикнул Ревин денщику. — И китель парадный!.. Данилыч!.. Данилыч, где ты, черт?

— А? — Семидверный съехал откуда-то с высоты сложенных пирамидой сенных тюков, продрал заспанные глаза. В перерывах между 'делами' Ревин казаков не изнурял ни муштрой, ни строевыми смотрами, предоставляя возможность выспаться, отъесться, заниматься лошадьми, потому как в бессонном переходе бравый внешний вид союзник слабый. Гораздо важнее, чтобы солдат был сытым да отдохнувшим.

— Данилыч, сыщи-ка мне двух казаков видом поприличней! В сопровождение.

— Сей секунд, вашбродие! Семидверный сморщился и покачал головой.

— Иэх-х!.. Чую, кончилася наша малина…

Над огромной, больше похожей на простынь картой, покрывающей весь стол и краями свисающей до земли, склонилось пятеро. На Ревина, появившегося неслышно, как тень, никто не отреагировал. Командующий закавказским корпусом Михаил Тариэлович Лорис-Мельников, стоявший ко входу спиной, задумчиво пощипывал пышнющие бакенбарды. Его с иголочки одетый адъютант с молодцевато подкрученными кверху усами косил в карту без интереса, больше из уважения к начальству, позой своей больше напоминая угодливо замершего гарсона. Зажатая под мышкой бархатная папка еще больше увеличивала сходство. В полноватом человеке невысокого роста с мягким лицом ребенка Ревин узнал генерал-майора Чупрова, возглавлявшего контрразведку фронта. Тот промакивал платочком взопревшую, в обрамлении венчика седых волос лысину и покачивал головой в такт каким-то своим мыслям. Двоих штатских, одетых в одинаковые костюмы цвета хаки, Ревин никогда раньше не видел.