Николай Берг - Мы из Кронштадта. Подотдел очистки коммунхоза

– Надо полагать, что там в том или ином виде присутствуют деньги? При том большие?

– В точку! Восхождение стоило от 30 до 70 тыщ. евров. И вытанцовывается простая ситуация – человек платит кучу бабла, чтоб потом понтоваться, а если будет оказывать помощь каким-то недотепам – то деньги на ветер. Ну и какое кому дело, что кто-то загибается?

– Каждый сам за себя, один Бог за всех! Так это не обязательно только на такой высоте. Вполне себе поговорка уровня моря.

– Ага. Причем, что любопытно, известно и достаточно случаев, когда восходившие помогали другим, да чего там – просто спасали погибавших. То есть получается, что высокомерная хня альпинистского разлива о невиданно других законах на вершине так высокопарной хней и остается. И в сухом осадке – именно различие в поведении людей в любых экстремальных ситуациях. Неважно – на тонущем судне, в блокированном Ленинграде или в горящем здании. Когда речь идет о спасении своей или чужой жизни. Тогда все и выясняется. И в итоге – везде все одинаково. Одни моментально становятся мразью последней, что в экстремальных условиях особенно видно ясно, другие остаются людьми.

– Был у меня пациент. Морячок. Рассказывал, что разок ему пришлось взять на себя функции несвойственные обычно морякам. Помните, была такая катастрофа под Новороссийском – когда сухогруз «Петр Васев» утопил пассажирский теплоход «Нахимов»?

– Смутно. Там странное что-то вышло – видимость миллион на миллион, море пустое, а «Васев» так удачно в борт пришел, что и нарочно не сумеешь? Около 500 погибших вроде?

– Около того. Так вот морячок увидел, как мужик отбирает у ребенка спасательный жилет…

– Видимо мужику не удалось отнять жилет?

– Да вроде так. Вроде как потоп мужик.

– Нетолерантно, нетолерантно.

– А что тут поделаешь?

– Да ничего. Еще по кружечке?

– Да плохо ли…

На остатки своих сбродных бумажек покупаю сосисок домой.

Вопросительный взгляд Бурша на пакет.

Приходится объяснять, что дома, как ни печально, кроме консервов жрать нечего. Надя притащила купленные где-то «очень выгодно» невыразимо розовые сосиски, при одном виде которых сразу почему-то вспоминалась Пэрис Хилтон. Разумеется, на вкус это чудо химической промышленности – я про сосиски толкую, хотя Пэрис вообще-то тоже со вкусом не в ладах, так вот на вкус сосиски были такими, что рулон туалетной бумаги в сравнении показался бы деликатесом. Из цельнолитой целлюлозы что ли их сделали? Даже Лихо Одноглазое их не ел. Надя мне кажется, поняла свой промах, но стоически потребляла этот «мрак и печаль розового цвета». Из чистого упрямства, что ли. Или сама себя так наказывала? В общем, после пары кружек пива идея принести в дом нормальную еду показалась мне разумной.

Щенята проснулись, завозились. Прощаемся с Буршем, договорившись о следующей тренировке. По дороге домой мне в голову приходит оригинальная мысль, что жизнь все-таки прекрасна. Потом отмечаю про себя, что назвал домом свое нынешнее жилище. Раньше такого себе не позволял – домом считал только свою старую квартиру.

Во дворе здороваюсь с сапером Крокодилом и Енотом. Они сидят у детской площадки, приглядывают за детишками. Тут так повелось, что когда во дворе играют дети, то обязательно один вооруженный мужик должен за ними присматривать. Вот у Крокодила на руке красная замурзанная повязка, а Енот, оказывается, меня поджидает.

Видно, что он торопится. Отводит меня в сторону, показывает увесистую сумку, где лежат почему-то вроссыпь патроны от ПМ. Оказывается, хочет забрать оставшиеся медные патроны. Я после пива добрый и покладистый и, не споря, отправляюсь домой.

На кухне перед тарелкой с теми самыми резиновыми сосисками печально сидит Надежда. Явно собирается с духом, чтобы ужинать. Глаза у нее грустные. У вылезшего из-под стола трехногого кота точно такие же глаза. Радуюсь, что догадался взять съедобные сосиски в пивной. И точно – они оказываются к месту.

Получивший вожделенные патроны Енот исчезает моментально. Крокодил досадливо крякает, видно, что тут до меня был разговор, да вот не закончили. Уйти ему нельзя – детишки вовсю копаются в песочнице, строя там какие-то песочные замки с хитрым применением щепочек, фантиков и прочих детских сокровищ, а сменят его через полчаса. Вижу, что его распирает желание пообщаться и поделиться новостями. А мне страшно любопытно узнать – как он загрыз бандита зубами. Ради этого я готов послушать и про политику, так – то мне это поровну, честно говоря.

– Слыхал, Змиев какую корку отмочил? – спрашивает Крокодил.

– Неа. Я же последнее время все по выездам больше.

Крокодил воодушевляется новым слушателем и начинает рассказывать.

Ну, собственно я уже слыхал, что сейчас идет речь об укреплении власти, потому как ясно – уже выжили. Потому жесткая военная диктатура не столь необходима – да и самой диктатуре не худо бы с себя спихнуть всякое разное, особенно то, что не принесет дивидендов, а вот критики будет много. При этом разумеется Змиев явно оставляет за собой и своим штабом командные высоты. Об этом сейчас уже толковали и раздача слонов и разделение функций как бы назрела. Про это и толкует Крокодил. Особо отмечает, что в опубликованной речи Змиев особенно упер на то, что «мы не можем наворовать и свалить в Лондон, что было целью власти раньше». Фраза Крокодилу понравилась.

– Погоди, я хочу в дом заскочить – сказала Ирка.

– Что так срочно запонадобилось? – удивился Виктор.

– Хочу дрожжи поискать. Обрыдли уже эти сухие лепешки до судорог. Хочется нормального хлеба поесть. А у местных бабок дрожжи должны быть. Минутное дело.

– Ладно, давай. В который пойдем?

– Да хоть в этот, рядом с которым стоим.

– Хорошо, спину мне держи!

Распахнул дверь, дал глазам привыкнуть к полумраку в сенях и вошел. В холодной пристройке было пусто, мирно. А когда достаточно бойко сунулся в жилую, теплую часть избы страшный удар в темя отшвырнул назад, боль выбила слезы из глаз. Сзади хрюкнула смешком Ирина. Но так, деликатно, без ехидства.

Потрогал голову – ну да, ссадил до крови. Черт, и ведь знал же. Больно-то как! Прошипел несколько ругательств, с ненавистью глядя на низкую притолоку дверного косяка. Долбанная деревенщина! «Как в дом заходишь, поклонись!» Дух дома, ага, домовые, чертовы скареды, тепло они берегли, сволочи, а тут башкой долбайся. И ведь самое противное – после таких же приключений еще у Арины научился пригибаться, когда в деревенские двери входишь, а тут пожил в доме с нормальными человеческими косяками и дверьми – и опять начинай сначала. Будь оно все трижды неладно!