Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде

– Не догонишь!

– Сейчас, сейчас…

И наконец она его ловит, подхватывает на руки и чувствует горячее тельце, трепещущее от восторженного ужаса.

Отпусти!

Без костыля, но в компании. Сзади всегда пара служанок, готовых поддержать, если вдруг Ашам споткнется. Едва она подаст знак, они летят исполнить ее пожелание.

Не подчиняются лишь одной команде – оставить ее в покое.

Ашам жалуется Каину:

– Я узница?

– Конечно, нет.

– А как будто заключенная.

– Дверь не заперта. Ты вольна пойти, куда и когда захочешь. Здесь все свободны. В этом различие между нами и другими. Мы сами устанавливаем себе границы.

– Какая же это свобода, если за мной ходят хвостом?

– Они готовы тебе помочь.

– Я не хочу помощи.

– Вдруг понадобится.

– Похоже, всё решают за меня.

– Никто ни к чему тебя не понуждает, – говорит Каин. – И никто не заставляет их сопровождать тебя. Я попросил их приглядеть за тобой, и они согласились. У нас каждый в своем праве.

Ашам подзабыла, как тяжело с ним спорить.

– Я вольна тебя задушить?

Каин улыбается:

– Наши законы это запрещают.

– Законы, которые установил ты.

– Да, я приложил к ним руку. Ради общего блага. Если все друг друга убивают, порядка не жди.

– Тебе ли не знать.

Каин пожимает плечами:

– Я быстро учусь.

– А что твой закон говорит об убийцах?

– Правосудие свершится.

Ашам вскидывает бровь, а Каин вновь пожимает плечами:

– Закон не имеет обратной силы. Несправедливо наказывать за прошлые вины.

– Удобно для тебя.

– Разумно для всех.

– Не вижу разницы, – говорит Ашам.

Каин долго хохочет.

Людская суета, за которой Ашам наблюдала с балкона, вблизи ошарашивает нагромождением картин, звуков и запахов, по отдельности противных, но вместе, как ни странно, приятных. С окрестных полей крестьяне тянут на рыночную площадь груженых мулов. Бараньи туши, располовиненные на мясницких колодах, укрыты толстыми коврами из мух, которых время от времени сгоняют мясники. Собаки играют с голыми ребятишками. Кошки гоняются за крысами вдвое крупнее себя. Как-то раз Ашам заходит в первый попавшийся дом, где ее встречают удивленными взглядами и холодно просят уйти.

Поначалу кажется диким, что люди живут вместе, но каждый прячется за своей дверью. Невероятно, что Господни пределы могут быть в чьем-то владении. Каин называет это частной собственностью и утверждает, что на ней зиждется крепкое общество.

Ашам полагает это размежеванье тщетой.

В компании Еноха и двух неотлучных служанок Ашам разглядывает прилавки, что ломятся от плодов, – выходцы из дальних краев сберегли и взрастили семена в здешней щедрой земле. Торговцы наперебой предлагают свежие лаймы, сочные апельсины, финики, фиги и гранаты, истекающие сладкой кровью. Вскоре прознав, кто такая Ашам, народ выказывает ей почтение: наполнив горсти своим товаром, коленопреклоненно просит задаром его отведать.

– В твоих краях растут фиги? – с набитым ртом спрашивает Енох.

– Да, повсюду.

– Это хорошо. Я люблю фиги.

– Я тоже.

– А что еще ты любишь?

– Тебя.

Енох улыбается, запихивая очередную фигу в рот.

Вместе с семенами люди принесли умения и обычаи своих родных краев. Искусные ремесленные поделки – железные и каменные изделия, полсотни видов оружия – соперничают с лучшими изобретениями Каина. Звери в клетках рявкают на всякого дурня, сунувшего пальцы сквозь прутья. Плененные птицы воспевают свободу. На рынке искусничают фокусники, знахари, гончары и цирюльники. Ашам надолго застывает перед тремя людьми, которые дуют в трубы, околдовывая ее переливчатыми тягучими мелодиями.

Столько всего – глаза разбегаются.

Теперь понятно, что привлекает сюда людей.

В будничной суете народ не забывает о Боге. В центре города возведен храм, где за плату священники принесут в жертву ягненка и под хоровые песнопения окропят алтарь кровью. Ашам спрашивает, откуда взялся обряд. Выясняется, что Каин обязал всех жителей совершать его трижды в год.

– Зачем? – спрашивает Ашам брата.

– Чтоб им было чем заняться.

Пока что любимое место Ашам – огромный общественный сад. Для орошения от реки прорыты канавы. Енох водит ее за руку, называет растения и показывает, что в них есть особенного.

– Вот это пугается, если потрогать. – Он касается краешка листа.

Ашам изумленно смотрит на свернувшийся листок:

– Чего оно так?

– Не любит, когда его трогают, сразу прячется.

– Не будем его беспокоить.

– Это же растение, – говорит Енох. – Они ничего не чувствуют.

– Откуда ты знаешь?

– Папа сказал.

– Ты веришь всему, что он говорит?

– Конечно.

Ц,веты высажены аккуратными рядами и сгруппированы по оттенкам.

– В полях такого не увидишь, – сообщает Ашам.

– Ты очень интересная, – серьезно говорит мальчик.

Ашам смеется:

– Правда?

– Ну да. Интереснее всех, кого я знаю.

– Не мне судить.

– Точно-точно. И папа так говорит. Ты останешься с нами?

– С вами?..

Енох кивает:

– Стала бы моей мамой.

Сердце обрывается.

– Вот бы хорошо, – добавляет мальчик.

– А что с твоей настоящей мамой? Где она?

Енох молчит.

– Енох?

– Не знаю.

– Не знаешь, где мама?

– Смотри. – Мальчик показывает на синее пятнышко, порхающее в зелени. – Бабочка.

И убегает вперед.

Ежедневно прибывают новые поселенцы. Постоянный приток требует постоянного развития города, и Каин трудится дни напролет. Чаще всего он покидает дворец, когда Ашам еще спит. Но иногда она просыпается, спешит к окну и мельком видит хвост его свиты: десять воинов стучат древками копий о землю, повелевая встречным очистить дорогу.

Возможно, Енох прав и народ любит его отца. Если так, думает Ашам, зачем столько стражников? Спрашивает брата и получает ответ: уважение состоит из страха и любви поровну.

Титул и обязанности Каина не вполне ясны. Сам он называет себя по-всякому: главным созидателем, главой совета, казначеем, арбитром. Любят его или боятся, но определенно все от него зависят: он издает законы, собирает налоги, подавляет недовольство.

Без него долина погрузилась бы в хаос.

Ашам это понимает и держит себя в руках. Но всякий взгляд на Еноха пробуждает сомнения. И всякое зябкое утро, когда мальчик забирается к ней в постель и мягкой щечкой трется об ее щеку. Всякая ерундовина, которую он ей дарит. И всякий его глиняный домик, названный в ее честь. Всякий неспешный вечер у очага, когда они колют грецкие орехи и рассказывают сказки. И всякая его хворь, из-за которой она ночь напролет расхаживает по комнате. И всякий очередной вопрос, останется ли она с ними. И всякий ее вопрос о его матери, на который он не знает ответа.