Дмитрий Колодан - Мифы мегаполиса (тематическая антология)

Ольга сказала, что она в тот же день уволилась. Ну, Лизе-то увольняться ни к чему: работа, в общем, нормальная, банк крепкий. А Ольга нашла себе что-то другое. В принципе мало изменилась. Только так говорила, что… Лиза ей поверила. Лиза ведь дура, а Ольга говорила как человек, у которого в жизни теперь что-то есть. Раньше она не была такой.

— Вы на меня не смотрите, смотрите в зеркало, — приказал Матвей Васильевич. — Так… Знаете шутку про стаканы? Один наполовину пустой, другой наполовину полный?

— Знаю.

— Все зависит от точки зрения.

— Знаю.

— Каждый человек на самом деле живет в своем собственном, отдельном мире. Нет двух одинаковых людей, нет двух одинаковых миров. А этот мир, по сути — ваша точка зрения, ваше отношение.

— Я знаю, я читала, — вздохнула Лиза.

— Мало ли что вы читали? Меня слушайте. Реальность ирреальна, реальность — это лишь ваше восприятие, оно обманчиво. Мир таков, какова вы.

— Значит, я неправильная.

— Все наперекосяк?

Лиза смотрела, как расплывается в зеркале ее отражение. Терялась контрастность, резкость, смотреть становилось чуточку больно. И чуточку приятно. Пришлось моргнуть, и тогда по щеке побежал ручеек. Потом второй, по другой щеке. Да, все наперекосяк. Хотя вообще-то ничего особенного. Совсем ничего. Жива, почти здорова, почти хорошая работа, почти хватает денег. Ни одна мечта не сбылась, новых не появилось, старые стерлись. Бутерброд лежит маслом вниз, даже когда Лиза его вовсе не роняла. И не скажешь, что не везет, ведь в лотереи не играет — потому что не видно лотерей, в которых есть достойный приз. Так и живет. Год за годом, день за днем. Не замужем, и не хочется.

Зачем все это? Кому это надо?

Одна скажет: найди мужика. Вторая скажет: уйди от матери, а то так одна и останешься. Третья скажет: знаешь, я тебе завидую. Лиза понимала, что живет неправильно, что ей не нужна такая жизнь, но поделать ничего не могла. Да, эта не нужна. А другой не хочется. Их как бы и нет, других, они скучные и тоже никому не нужны. Поэтому и нельзя ничего сделать, даже научиться готовить — ведь не хочется. Даже сходить на шейпинг больше двух раз. Даже выйти в магазин и купить сока, когда вроде бы хочется… Но вроде и не хочется. Потому что — зачем? В кране есть вода.

Нет, хоть тресни, Лиза не могла объяснить, что у нее внутри. Все говорят: мы понимаем, и все ничего не понимают, не могут понять. Там, внутри, чего-то не хватало… Но как же знать, чего, если этого чего-то никогда не видела и не чувствовала? У других оно, наверное, есть с детства. Даже у таких, как Ольга. Точнее у таких, какой была Ольга.

— Вы… Вы в самом деле сможете что-то изменить?

— Я делаю это часто. Я меняю людей. Но будьте готовы, что изменится и мир вокруг вас. Если трудно говорить — кивайте. Это хорошо, что вы плачете.

— Я сейчас перестану… Знаете, я, видимо, напрасно… Понимаете, я неудачница. Ну, не совсем, а…

— Теперь немного помолчите! — Голос Матвея Васильевича стал тверже и ближе. — Мне это не интересно. Я не психоаналитик или еще что. Я никому не помогаю изменяться — я изменяю сам. За деньги. Как автослесарь чинит машину. Вы сейчас чувствуете, что у вас внутри — неполадка? Нехватка чего-то важного?

Лиза кивнула. Несколько раз, много раз кивнула Лиза. Да, сейчас, как никогда, она чувствовала «неполадку». Ничего нельзя сделать, все зря. Все попытки что-то из себя представлять, кем-то быть, даже просто собой — бесполезны. А быть хочется.

— Повторяю: ваше отношение к миру это и есть вы, это и есть мир. Изменив его, это отношение, я изменю вас, но одновременно и ваш мир — мир, в котором вы живете. Это не страшно, надо только притереться немного. Ольга, например, теперь живет в сером доме, а раньше он был белый в синюю полоску, хотя она и не думала переезжать. Ольга помнит, каким был дом прежде. И не важно, каким он прежде был на самом деле, какой он для Ольги сейчас и изменилось ли что-нибудь с вашей, скажем, точки зрения. Важно только ее отношение, а для Ольги дом стал другим. Так же и с вами: наверняка будут изменения. Но это же не страшно, верно? Даже интересно. Доверьтесь мне сейчас, не сопротивляйтесь. Я опытный мастер. Я не трону вашу душу, вашу личность. Душа — зыбкий огонек, о котором никто доподлинно ничего не знает. Я над ним не властен, и не желаю этой власти, прочее же — преходяще. Доверьте это «прочее» мне. Лиза? Кивните, если доверяете мне!

Лиза кивнула. Что угодно. Нечего терять, потому что ничего нет. Пусть кто-то придет и сделает нечто, сделает так, чтобы машина ехала, а человек жил.

— Вот, вы мне поверили, вы меня ждете, я чувствую!

Лиза не видела Матвея Васильевича, хотя слезы высохли. Она смотрела в свои глаза и удивлялась их глубине. Никогда они такими не были. А значит — были, были всегда. Только Лиза их никому не показывала, даже себе. Глубина — это боль. А болеть-то нечему! Да, жизнь наперекосяк, но ведь не объяснишь же никому, что не в мужике дело, и не в апатии, и не в лени, и не болит ничего. Дело в пустоте.

— Пустота, — сказала Лиза.

— Так. И что же это за пустота? — Матвей Васильевич говорил над самым ухом, он что-то делал там, но Лиза его не видела.

— Пустота — это когда чего-то нет. Я не знаю чего именно, но пустоты не должно быть. Может быть, смысл. Или желание. Я в одной книге прочла про…

— Вот этого не нужно! — Он нахмурился голосом. — Забудьте книги. Про себя, только про себя.

— А что — про меня?.. Другие телевизор смотрят, а мне неинтересно.

— Хотите, чтобы было интересно?

— Нет! — Лиза тыльной стороной руки смахнула сохнущие на щеке слезы. — Нет, при чем здесь телевизор? Я про пустоту. Книги читать неинтересно. В походы ходить не интересно.

— Работа?

— Что?.. При чем здесь работа? Работа — это каторга… Матвей Васильевич, что вы делаете?

Он не ответил, продолжал дышать над правым ухом. Лиза попробовала чуть повернуть голову, но не смогла. Вспомнила про зеркало и увидела, как бегают по ее голове длинные крепкие пальцы Матвея Васильевича. Что они там ищут?

— Чего ты боишься, Лиза?

— Всего.

— Нет, не так. И не в пауках дело, не в крысах. Давай, посмотри себе в глаза и скажи, чего ты боишься.

Глубоко в глазах — страшно заглядывать.

— Трещины боюсь.

«Вот брякнула! Какая еще трещина? — Слезы высохли, и Лиза видела убегающие от глаз морщинки, а еще на лбу, от привычки хмуриться, и у губ. — Может, эти трещины страшат? Возраст?»

— Не то! — сурово оборвал ее мысли Матвей Васильевич. — Думай о трещине!

— Она извилистая и живая.

— А что делает?

— Расширяется… Там пустота.

— Бездна?

— Бездна. Пустота без дна. А трещина живая, она расширяется, она хочет проглотить. Она подо мной. Я боюсь.