Аргонавты Времени (сборник) - Уэллс Герберт Джордж
Кстати о холмах. Когда они вчетвером поднимались на Палатин[129], Хелен неожиданно сказала Фанни (мисс Уинчелси не слышала):
– Умерь прыть, дорогая, им вовсе не нужно, чтобы мы их догнали. Да и нам это ни к чему. Опять скажем что-нибудь невпопад.
– Я и не пытаюсь их догнать, – ответила Фанни, резко сбавляя ход, – у меня и в мыслях не было. – Еще пару минут она не могла отдышаться.
Зато мисс Уинчелси переживала час своего счастья. Только потом, оглядываясь назад сквозь морок постигшей ее беды, она в полной мере осознала, как счастлива была, когда бродила по руинам в тени кипарисов и обменивалась с милым другом крупицами самых высокий знаний, какие доступны человеческому разуму, нюансами самых изысканных впечатлений, какие можно выразить словами. Мало-помалу их беседы становились все более эмоциональными, и оба, уже не таясь, взахлеб воспевали красоты Рима, если поблизости не было столь ценимой Хелен современности. Мало-помалу их интерес начал смещаться от всего, что их окружало, навевая чудесные ассоциации, в сторону более личных предметов и чувств. Пусть не враз и не прямо, они кое-что приоткрыли друг другу: она намеками поведала о своей учебе, своих экзаменационных успехах и своей радости, что дни зубрежки позади. Он вполне определенно дал понять, что также избрал преподавательскую карьеру. Они обсудили высокую миссию учителя, необходимость человеколюбия, без которого трудно мириться с издержками профессии, и чувство одиночества, которое иногда настигает их.
Разговор происходил в Колизее и в тот день не продвинулся дальше означенных тем, потому что к ним присоединились подруги, нагулявшись по верхним галереям, куда Хелен утащила недогадливую Фанни. Однако потаенные мечты мисс Уинчелси, и без того уже яркие и вполне конкретные, начали воплощаться в жизнь. В мечтах она видела этого приятного молодого человека, сеющего разумное и доброе, и себя – в скромно-заметной роли его верной подруги и сподвижницы; воображение рисовало ей маленький семейный дом с изысканной обстановкой: два компактных бюро, белые полки с отборными книгами, черно-белые репродукции картин Россетти[130] и Бёрн-Джонса[131], обои по эскизам Морриса[132], домашние цветы в горшках из кованой меди… Да мало ли что рисовало ей воображение! На смотровой террасе Пинчо[133] им повезло урвать несколько минут наедине (Хелен увела Фанни вниз обозревать «кривую стену» – Муро Торто), и молодой человек незамедлительно воспользовался редкой возможностью объясниться. Он выразил надежду, что их нынешняя дружба – это только начало, ибо он чрезвычайно дорожит ее обществом и даже… испытывает нечто большее.
Разволновавшись, молодой человек дрожащими пальцами придержал пенсне, словно опасался, что под наплывом чувств оно соскочит с переносицы.
– Разумеется, сперва мне надо было бы рассказать о себе, – неуверенно произнес он. – Я понимаю, что мое признание может показаться неожиданным. Но таково и наше с вами знакомство: оно произошло по воле случая… или Провидения… и я боюсь упустить свой шанс. Отправиться в Рим, чтобы совершить одинокое путешествие, и вдруг – такая нежданная удача!.. Я так рад, так счастлив! В последние дни мне кажется… я смею думать…
Тут он обернулся и вместо того, чтобы продолжить, отчетливо произнес: «Черт!» Мисс Уинчелси простила ему секундное отклонение от приличий: мужчина есть мужчина. Она подняла глаза и увидела, что к ним идет его друг Леонард. Приблизившись, он поднял шляпу, поклонился мисс Уинчелси и понимающе улыбнулся.
– Я всюду ищу тебя, Снукс! Ты обещал встретить меня на Испанской лестнице[134] полчаса назад, – попенял он приятелю.
Снукс! Мисс Уинчелси вздрогнула, словно ее ударили по щеке, и на мгновение оглохла. Позже, вспоминая эту сцену, она подумала, что Леонард, должно быть, немало удивился ее отсутствующему взгляду. Ей и по сей день неведомо, представил ли ее молодой человек своему приятелю и что она при этом сказала. Ее сознание было парализовано. Из всех неблагозвучных фамилий на свете – Снукс![135] Хуже не придумаешь.
Между тем вернулись Хелен и Фанни, произошел обмен дежурными любезностями, и приятели откланялись. Ей стоило невероятных усилий ничем не выдать себя под вопросительными взглядами подруг. Остаток дня она героически сопротивлялась возмутительному открытию – говорила о пустяках и осматривала достопримечательности, пока червь по имени Снукс точил ее сердце. В тот миг, когда богомерзкое имя резануло ей слух, мечты о счастье были повержены. Все, о чем грезила мисс Уинчелси, было поругано и разрушено вопиющей вульгарностью фамилии молодого человека.
О каком изысканном доме может идти речь, о каких репродукциях, обоях Морриса и элегантных бюро, если поверх всего огненными буквами начертана непотребная надпись: «Миссис Снукс»! Допускаю, что для читателя этот довод – сущая чепуха, но надо же принимать во внимание взыскательность мисс Уинчелси. Поставьте себя на ее место, представьте, что ваш утонченный ум жаждет изящества буквально во всем, а после распишитесь – «Снукс». Она будто наяву слышала, как несносные особы обращаются к ней «миссис Снукс», и ловила скрытую издевку в их тоне. Перед ее мысленным взором возникала визитная карточка с элегантной надписью серебром на сером фоне: «Уинчелси», которую победная стрела Амура превращает в… «Снукс»! Позорное признание женской ничтожности! То-то радость будет некоторым ее подружкам, не говоря о кузинах, дочках бакалейщика, – всем, от кого она отдалилась, преследуя высокий идеал изысканности. Какими крупными буквами выведут они ее новое имя на письме с ехидными поздравлениями! И если положить все это на одну чашу весов, а его милое общество – на другую, что перевесит? «Нет, невозможно, – вслух пробормотала она, – немыслимо!.. Снукс!»
Ей было жаль его, но себя еще больше. На него она даже чуточку сердилась. Зачем надо быть таким любезным, таким рафинированным, когда в действительности ты просто Снукс! Так долго держать камень за пазухой, прикрывать благородством манер постыдную родовую отметину – это ли не предательство? Выражаясь языком сентиментализма, мисс Уинчелси чувствовала себя жертвой коварного обмана.
Не обошлось, конечно, без метаний и шатаний, и в один момент, ненадолго поддавшись чему-то вроде страсти, она чуть было не отбросила всю свою взыскательность. В ней все еще сидел не до конца искорененный пережиток вульгарности, который отчаянно пытался доказать, что Снукс – не самая скверная фамилия. Окончательно ее колебания развеяла Фанни. Подруга вошла к ней с таким видом, будто случилась вселенская катастрофа, и с порога заявила, что потрясена не меньше мисс Уинчелси. «Снукс!» – в ужасе вымолвила она, понизив голос до шепота. В итоге, ненадолго оставшись наедине с молодым человеком на вилле Боргезе[136], мисс Уинчелси уклонилась от прямого ответа, но пообещала написать ему.
Свою записку она вложила в томик стихов, который взяла у него почитать, – тот самый томик стихов, с которого все началось. Ее ответ состоял из туманных намеков и экивоков. Не могла же она откровенно назвать причину отказа! Это все равно что пенять калеке на его горб. Молодой человек, верно, сам стеснялся своей неудобосказуемой фамилии. Недаром он ни разу не произнес ее – теперь-то она понимала почему. Мисс Уинчелси сослалась на «обстоятельства», которые «не может открыть», но которые «делают то, о чем он говорил, совершенно невозможным». Поневоле передернувшись, она написала имя адресата: «Э. К. Снуксу».
Дело обернулось даже хуже, чем она опасалась: он потребовал объяснений. Но как объяснишь? Два последних дня в Риме превратились в сущий кошмар. Изумление и растерянность, написанные на его лице, преследовали ее как наваждение. Она понимала, что дала ему повод – или поводы – надеяться, хотя ей не хватало смелости заглянуть в себя и выяснить, насколько далеко простирались ее авансы. Немудрено, если теперь он считает ее самой взбалмошной и ветреной особой на свете. Решив полностью отступиться от него, мисс Уинчелси даже пропустила мимо ушей намеки на возможность переписки. Однако в этом вопросе он проявил изобретательность, в которой мисс Уинчелси усмотрела признаки деликатности и романтичности его натуры. Он предложил Фанни быть посредницей между ним и мисс Уинчелси. Фанни не умела хранить секреты и в тот же вечер все рассказала подруге под благовидным предлогом услышать ее совет.
