После наступления темноты (ЛП) - Гифьюн Грег
Келли привалилась спиной к стене, ее руки болтались по бокам, словно сломанные. "Вот как они тебя туда затаскивают", - сказала она невнятным голосом.
Гарри посмотрел на странную сеть труб, тянувшихся вдоль стены и спускавшихся в пол, - все они сходились, поворачивались и соединялись друг с другом, - лабиринт толстых влажных труб, достаточно больших, чтобы в них могло поместиться животное или, может быть, ребенок, но...
"Сначала они делают тебя подходящим". Она слабо указала подбородком на пелену, лежащую у ее ног, и ее лицо исказилось в гримасе ужаса. "Потом тебя укладывают.
Мужчина отступил в один из углов, где тьма еще жила и могла скрыть его. Остались видны только его большие, влажные, медленно моргающие глаза.
В то же время Келли вышла из своего угла, позволяя большему количеству света коснуться ее. Она моргнула, словно давно не видела света. Ее плоть была покрыта тонким слоем пота и, как и трусики, слегка забрызгана кровью. Обнаженные вершины грудей подрагивали, когда она, спотыкаясь, шла вперед, похожая на ничего не подозревающую артистку, внезапно оказавшуюся в центре внимания.
Возможно, она просто сбилась с пути.
Позади нее, в углу, сидел мужчина, в котором Гарри узнал Аарона Серси. Его брюки и нижнее белье были на лодыжках, но хвост рубашки, хотя и обтягивал эрекцию, прикрывал гениталии. Он смотрел прямо перед собой с безумной улыбкой, как какой-то ненормальный душевнобольной, его крупные зубы, похожие на лошадиные, блестели в темноте. Келли оглянулась на него, склонила голову и вернулась в угол. Она села рядом с ним на пол в подвале и провела рукой по его икрам, по бедрам и под рубашкой.
Близость и комфорт между ними были ужаснее, чем любое деяние, которое они могли совершить. То, что она могла прикасаться к нему так беспечно, так непринужденно и легко, было подобно удару топора по его груди.
Рука Келли двигалась вверх-вниз, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, хвосты рубашки спадали, но Сирси оставался неподвижным, с маниакальной ухмылкой наблюдая за тем, как она мастурбирует его.
Неподалеку забинтованный урод начал стонать и извиваться. Ни Келли, ни Сирси не обращали на это внимания.
Гнев, слёзы, а потом, когда он сердито вытирал их, что-то ужасно холодное пробудилось внутри него, зашевелилось и забилось в гнездо.
В этот момент Гарри попытался вспомнить тишину. Он ведь знал ее когда-то, не так ли? Не так ли? Комфортная тишина, в которой не нужно было говорить, где едва заметный вздох или изменение положения, взгляд в сторону или шепот, когда кожа касается кожи, говорит обо всем, делает все правильным и жизнь стоит того, чтобы жить. Истинной мерой их любви был не шум, не смех и не слезы радости, а тишина, неподвижность, невысказанность. Это полное и абсолютное молчание, в котором Гарри знал, что его любят и что всё - всё - будет хорошо.
"Я хочу все вернуть".
"Ты не сможешь этого вернуть", - сказала Келли. "Теперь все пропало".
"У того, что мы делаем, есть последствия. Должны быть".
"Да, мы отвечаем за свои поступки. Не только перед другими, но и перед собой". Она с интересом посмотрела на член в своей руке. Он начал кончать. Она подергала его сильнее.
"Ммм, - стонала Серси, - моя хорошая девочка".
Ноги Гарри подкосились, и он опустился на колени. "Произошло убийство".
"Да", - сказала Келли, словно только что очнувшись от сна. "Я знаю".
11
Шел дождь. Он помнил, что шел дождь. Ведь это был дождь, не так ли? Он лил на них, такой теплый, мокрый, скользкий и странно успокаивающий, одновременно омывая и окрашивая их заново, пока они сидели вместе в темноте со своими секретами. Он ведь мечтал об этом, не так ли?
Гарри взял её руку в свою, чувствуя, как дождь проникает между их ладонями. Она была такой нежной и маленькой, ее рука, ее драгоценная и прекрасная рука, на безымянном пальце которой все еще красовался бриллиант, который он подарил ей все эти годы назад. "Ты помнишь?" - тихо спросил он. "Ты помнишь, как это было раньше?"
"Нет".
"Но ты хочешь, правда?"
"Да".
"Предательство - злобный зверь".
"Как и чувство вины. Как и гнев".
"Да."
"Я не знала, я..."
"Ты не хотела знать. Но ты всегда хотела".
"Нет".
"И будешь знать снова", - сказал он ей, нежно поглаживая подошвой большого пальца ее макушку. "Это будет не скоро".
"А потом?"
"А потом ты узнаешь правду".
"Она освободит нас?"
Он хотел бы видеть ее лицо, но оно было скрыто дождем. "Только я".
Ее рука выскользнула. Но она не исчезла.
Она была разбита вдребезги - оба - и с тех пор латала себя, как живое чучело, конгломерат идей, мифов и возможностей, бурных мыслей и невысказанных слов, шатко скрепленных клеем и ржавыми скобами, ее внутренности - сено, трава и сухие листья, когда-то красивые и живые, а теперь мертвые, бессмысленные. Мысль о муках, о том, что он годами терзался этим осознанием и решил похоронить его, спрятать в себе, а не принять как реальность, искалечила его не только эмоционально, но и психологически. Оно методично подтачивало его рассудок и силы, став в итоге идеальной питательной средой для агонии и безумия.
На руках и коленях Гарри пробрался к луже света на полу подвала. Он упал на задницу и сидел, задыхаясь и фыркая, уже не от усталости, а в состоянии, находящемся где-то между проклятием и благодатью. Одно было не так уж далеко от другого. В конце концов, они были братьями. Келли сидела напротив него, склонив голову, ее волосы были всклокочены, а тело омыто не дождем, а толстым слоем свежей крови; белки ее глаз выделялись и пугали на фоне багрового цвета. Гарри опустил взгляд на свои руки. Странно, но они наконец перестали дрожать.
Теневые существа ползали вокруг него, как хищные насекомые, кружась вокруг лужи света, приближаясь, но никогда не входя в неё, их рычание и шарканье тел эхом отдавалось по цементному основанию. Мучения Гарри были живы и воплощены, они преследовали его и сейчас, неумолимые и беспощадные.
"Уходите!" - крикнул он. Те, кто был ближе всего, отступили в темноту, но продолжали кружить, как хищные волки, которыми они и были. "Уходите!"
"Ты не можешь страдать за грехи других", - сказала Келли, ее голос был булькающим, а рот и горло полны крови.
"Большинство людей страдают именно за чужие грехи".
"Грех", - повторила она в ответ, - "кажется, это такое архаичное слово".
"Как же нам тогда назвать это?"
"Может, не стоит ничего называть".
"Я мечтал об этом", - сказал Гарри. "Я мечтал об этой крови".
"Я тоже". Она потянулась к нему с таким выражением лица, какого он давно не видел, и ее рука упала совсем рядом, а с кончиков пальцев потекли пунцовые капли. "Мне так жаль, милый".
"Мне тоже".
"Уже очень поздно".
Что-то упало в круг света. Забинтованное существо, все еще испачканное кровью и грязью, вышло из тени и, отчаянно стоная, пробиралось по полу, пока не добралось до Келли. Вблизи, при свете, Гарри увидел, что ноги были отвратительно отрублены, а может, оторваны или отгрызены, а окровавленные, зазубренные обрубки наспех перевязаны грязными бинтами.
Вот как они там работают. Сначала они делают тебя пригодным.
Потом спускают вниз.
Келли нежно потянулась к нему, напомнив Гарри о том, как она однажды потянулась к Гаррету, когда он был совсем маленьким, и притянула тварь к себе на окровавленные колени. Оно тоже потянулось к ней, вцепившись руками в ее шею, словно боясь, что она его отпустит. За бинтами мелькнули те же странно знакомые глаза и устремились на него.
