Елена Гайворонская - Тринадцатый пророк

– Пошли отсюда, – сказал я, обходя сладкую парочку. Толстяк попытался ухватить Магдалин за руку, но я оттолкнул его, тот кулем свалился под раскидистое дерево и разразился отборной бранью в наш адрес. В другое время мне было бы чхать на то, что выкрикивает какой-то пьяный недоумок. Но теперь, рядом с оцепеневшей Магдалин, кровь ударила мне в лицо, бешено запульсировала в висках.

– Заткни вонючую пасть! – рявкнул я, едва сдерживаясь, чтобы не нарушить правила «не бить лежачего». – Или я из тебя отбивную сделаю!

– Ч-чё раскипятился? – Он изумлённо икнул. – Кто она тебе, жена?

– Да, жена.

– П-поздравляю! – Боров зашёлся в пьяном хохоте. – Сразу бы предупредил! Тебе повезло жениться на искуснейшей шлюхе Галилеи, а может, и всей Иудеи!

Это было чересчур даже для лежачего. Я замахнулся и дал бы хорошенько, но Магдалин воскликнула, чтобы я не делал этого, развернулась и пошла прочь быстро, не оглядываясь, прямая, как натянутая до предела струна: чуть тронь – порвётся. Мне ничего не оставалась, как последовать за ней, на ходу наказав жирному борову впредь не трепать языком.

– Не бери в голову, – сказал я, нагнав девушку. – Обожрался до чёртиков.

Магдалин молчала, кусала губы, ускоряя шаг, и я едва поспевал за ней. Наконец, замаячило белое строение за шатким бревенчатым забором.

– Вот и твой дом, – сказал я, не придумав ничего более умного.

– Это не мой дом. – Глухо произнесла Магдалин. – Это дом моей троюродной сестры. Она с детьми гостит у матери в Капернауме. Хочешь, зайди.

Дверь распахнулась с жалобным скрипом, впуская в душный мрак.

Магдалин зажгла свечу, распахнула окно, и в комнату вместе с ночной прохладой ворвался оглушительный стрекот цикад. На стене заплясали длинные, похожие на ножи тени. Женщина стояла у окна, и рассеянный свет выхватывал половину лица, вторую скрывая в тени, отчего её лицо напоминало загадочную венецианскую маску.

– Я скажу тебе кое-что, – тихо проговорила она. – Этот человек говорил правду. Он, действительно, меня узнал. Я была шлюхой. Не спрашивай, почему: случилось то, что случилось, пусть даже не по моей воле… Но я занималась этим достаточно долго, чтобы перестать мечтать, верить, любить, и начать ненавидеть… Мужчин, которые шли ко мне когда им отказывали другие женщины. И женщин, которые могли позволить себе отказать. И себя за то, что не могла этого позволить… Наверное, я возненавидела бы весь мир, и эта тайная злоба испепелила бы мою душу, вычернила сердце, сожгла меня дотла…

Но однажды я услышала его… Равви… Он говорил о вещах простых и понятных: о добре, любви и прощении… О многом другом, что казалось таким незатейливым, почти банальным, но что становилось вдруг самым главным… И мне казалось, что он читает мои сокровенные мысли… Я слушала и смотрела на него, и вдруг разрыдалась как девчонка. А когда он взглянул на меня, и мне захотелось убежать прочь, но я словно приросла к земле. И вдруг он подошёл и погладил по голове, как ребёнка… Он заговорил со мной по-доброму, как с равной, будто я была его сестрой или другом… И я пошла за ним, и готова идти хоть на край света…

Её поникшие плечи дрогнули, волосы разлетелись от внезапного дуновения ветра, обнажив беззащитно-белую шею, голова склонилась, и теперь я вовсе не видел её лица. Мне отчаянно захотелось оградить кольцом объятий от этого мира, огромного и жестокого, подхватить и унести туда, где я мог бы заботиться о ней и защищать от всего, что могло стереть тихую улыбку с её тёплых мягких губ. Но что-то сковывало мои движения, превращая руки в ненужные плети, отяжеляя язык банальными фразами, не несущими ничего, кроме пустоты.

Я пошёл к двери, но на пороге приостановился.

– Знаешь, мне наплевать, чем ты раньше занималась. Я и сам никогда не был святым. И, пока я здесь, я никому не позволю тебя обидеть.

– Это ни к чему. Я сама должна жить так, чтобы никому не хотелось меня обижать. Кулаками ничего не добьёшься.

– Иногда результата можно добиться только так, – твёрдо сказал я. – К сожалению. Я не стану стоять и слушать, как какой-то пьяный козёл оскорбляет женщину. И никто бы не стал, если он – мужчина.

– Мужественность определяется не величиной кулака. – Не менее твёрдо выговорила Магдалин. – Не в обменах ударами настоящая сила. Вначале было Слово… Слово может быть лекарством и оружием. Оно может ранить больнее кинжала и исцелить лучше лекаря. Достаточно подобрать нужные слова, и кулаки не понадобятся.

– Я не знаю таких слов. Боюсь, что их вообще мало кто знает. По крайней мере, там, откуда я пришёл.

– Тогда почему ты так хочешь вернуться туда? Из-за девушки, на которую я похожа?

– Ты на неё не похожа. Я хотел сказать, не внешне… Ты совсем другая… И я уже не уверен, что хочу вернуться.

– Осторожно… – Её голос дрогнул. – Не стоит так говорить. Это нехорошо, нечестно… Не по-мужски…

Она упорно не желала повернуться. Но странно: мне было проще разговаривать с её затылком. А взгляд сковывал язык.

– Почему? Я всего лишь хотел сказать, что ты – самая удивительная женщина, которую я встречал когда-либо…

– Довольно, – прошептала она. – Уже поздно. Тебе пора.

– Но почему, – воскликнул я, захлёбываясь от внезапно накатившей страстной нежности и безысходности, – почему?!

– Потому что сейчас в тебе говорит отчаяние. Ты расстроен, боишься, что никогда не вернёшься туда, откуда ты пришёл. В свой мир. И стараешься зацепиться за что-нибудь здесь. Но ты вернёшься туда, я чувствую это…

Я всё же отважился преодолеть расстояние, разделявшее нас, зашёл вперёд, осторожно коснулся её узких покатых плеч, вгляделся в мерцающие всполохи огня в глубине непроницаемых зрачков.

– Что ты чувствуешь?

– Что ты не простой купец, заблудившийся в пустыне. Что твой мир гораздо дальше, чем я могу вообразить. Что здесь ты по воле гораздо высшей, нежели людская. Что твой путь к поиску истины много дольше и труднее нашего. И что ты много пережил, но остался славным, добрым светлым человеком… Поверь, иногда мы, женщины, бываем прозорливее мужчин…

Она вдруг улыбнулась. Задумчиво и немного печально. Улыбнулись её глаза, всколыхнув язычки краткого пламени, уголки тёмных губ, пахнущих спелой оливой и негой туманного утра, на миг приоткрыв дверцу в чудесный сладостный мир, куда вход мне был заказан.

– Было время, когда я мир отдала бы слова, которые ты мне сказал… Теперь всё иначе. Но я тебе благодарна…

– Ты любишь Равви?

На щеках Магдалин выступили пунцовые пятна. Длинные ресницы всколыхнулись и опали.

– Мы все его любим, – тихо проговорила она.

Я говорю о другой любви, ты это понимаешь. Почему ты не идёшь к нему?