Сборник - Профессор бессмертия. Мистические произведения русских писателей

«И вот жизнь моя уходит в бесцельном прозябании, уходит бесформенная, без впечатлений, как эта скучная метель, как этот белый движущийся саван… Каким образом все это могло случиться?» – задавал себе чуть ли не в тысячный раз Василий Алексеевич этот мучительный вопрос.

«Неужели причиной всего этого несчастья то колдовство… тогда в лесу… колдовство, в которое втравил меня странник Никитка, направив к колдуну?.. Неужели из-за этого глупого колдовства не будет вовсе конца моим злоключениям, и я навсегда останусь беспомощный, недвижимый, в кресле, не могущий даже на бумаге в письме излить свою душу?»

Такие приступы ропота стали нередко находить на Василия Алексеевича.

Правда, в Отрадном было много своих развлечений, но эти развлечения имели цену для Василия Алексеевича в прежнее время; они тешили его, когда он был здоров. Это была охота, приезды гостей. Были еще потехи с разными прихлебателями вроде князя Кочуры-Козельского или Аристиона Лампи, которые забавляли Сухоруковых. Но теперь больной стал всего этого чуждаться.

«До чего я сделался далек от них», – думал иногда Василий Алексеевич во время веселых обедов с гостями, обедов, которые иной раз устраивал его отец, требовавший, чтобы сын непременно на них присутствовал. На эти обеды или увеселения больного обыкновенно вывозили в зал в особом катающемся кресле, доставленном для него из Москвы. В этих случаях гости подходили к Василию Алексеевичу, старались выразить ему участие по поводу постигшей его болезни. Но Василий Алексеевич скучал теперь в этой компании. Редко-редко, когда его заставлял улыбнуться какой-нибудь смешной рассказ гостя или когда его начинал занимать какой-нибудь спор, затеянный отцом. При этом надо еще отдать должное старику Сухорукову: тот умел оживлять своих гостей, умел делать их интересными, а иногда и смешными, наводя собеседников на такие слабые их стороны, которые заставляли их смеяться.

Так шли дни Василия Алексеевича, дни большей частью нерадостные и унылые…

Наконец, перед самым Рождеством, прибыл в Отрадное долго ожидаемый доктор Овер, о выписке которого хлопотал Алексей Петрович. Приезд его оживил нашего больного.

Приехал Овер в Отрадное вечером, переночевал ночь и уехал утром на другой день. За свой приезд он взял большие деньги, но Алексей Петрович ничего не жалел для поправления здоровья сына. Осмотрев больного, Овер отменил все декохты и рецепты уездного врача как совершенно бесполезные. Он объявил, что, по его мнению, есть только одно средство вылечить больного – это горячие серные ванны. Он дал совет молодому Сухорукову ехать в мае на Кавказ, в Пятигорск, где теперь вполне благоустроено, имеются прекрасные ванные здания и есть хорошая гостиница. Доктор Овер предложил со своей стороны написать о больном главному пятигорскому врачу, который ведет там все дело лечения. До отъезда же в Пятигорск Овер советовал молодому Сухорукову брать теплые ванны не менее трех раз в неделю, чтобы поддержать циркуляцию в крови.

Доктор Овер утешил всех своей уверенностью, что больной будет излечен. Придется только потерпеть до лета. В Пятигорске он непременно поправится. Приезд Овера ободрил Василия Алексеевича. Он повеселел, и настроение его начало меняться к лучшему.

В один прекрасный день – это было после Нового года – к сыну в кабинет вошел старик Сухоруков. Он держал в руках письмо, только что полученное им от чернолуцкого губернатора Дурнакина.

– Я к тебе с новостью, Васенька, – сказал старик. – Судя по письму, которое я получил, Машура-то твоя, кажется, совсем пропащая стала… Послушай, что ко мне пишет Дурнакин.

Старик начал читать полученное письмо. Оно касалось возникшего дела о хлыстах и об их главарях Максиме Ракееве и Никифоре Майданове. В этом письме Дурнакин прежде всего благодарил своего друга Алексея Петровича за то, что тот навел его на это дело. Получив от Сухорукова сообщение о Максиме Ракееве, он, Дурнакин, тотчас же послал в Виндреевку своего чиновника для расследования. Тут же пришлось сместить всю тамошнюю полицию, потому что она действительно была подкуплена Ракеевым. Расследование дало интересные результаты. Дело уже закончено и передано для дальнейшего направления в уголовный суд. Уже посадили в тюрьму двух самых важных главарей хлыстовства – Максима Ракеева и Никифора Майданова. Кроме того, взяты под арест тринадцать женщин, ярых хлыстовок; в том числе – одна, считавшаяся богородицей, Манефа, и еще пророчица Маланья. Арестована также и девица Мария Аниськина, крепостная господ Сухоруковых. Она оказалась тоже ярой хлыстовкой.

– Вот тебе и Машура! – сказал сыну старик Сухоруков. – Она тоже в эту милую компанию попала…

«Все эти женщины, – читал дальше в письме Алексей Петрович, – как выяснилось по расследованию, были любовницами Максима Ракеева. На допросах они, каждая, показали следующее: склонил он меня на прелюбодеяние, говоря, что это сделать должно по воле Божией, а не по его, ибо в нем своей воли нет; чему веря, я и согласилась. Девок этих Ракеев доводил до сумасшествия. Когда его посадили в тюрьму и они лишились возможности видеть своего, как они говорили, христа, то некоторые из них не могли выносить разлуки с Ракеевым; они были как помешанные. Так, девица Маланья, считавшаяся у хлыстов пророчицей, вскоре по взятии Ракеева под арест впала в юродство, ничего не говорила, бесстыдно обнажала себя и в этом положении днем ходила по улицам. Сам Ракеев на следствии дал такое показание: сила, во мне действующая, так с ними, то есть с женщинами, поступати сильно нудила, что я никак не мог противиться ей… я понимал сей поступок – хотя я с писанным законом творю и несходно, но с волею Божией сходно. Я сознаю в себе Духа Божия, поэтому так и покоряюсь поступать насчет девушек. И они мне покоряются и познают со мной серафимовскую любовь, потому что чувствуют во мне силу Духа Божия».

– Mais c’est unique![17] – воскликнул, читая эти строки, Алексей Петрович. – Каков каналья этот Ракеев! Скажите, пожалуйста! Он, видите ли, сам бог. Да, это должны быть преинтересные отношения с женщинами!.. Меня даже зависть берет… Приходит к тебе вдруг эдакая хорошенькая девка, вроде Машуры, и вдруг тебе на шею… говорит, что ты бог. Да это, я тебе скажу, препикантные отношения! Уж на что я, кажется, по этой части понимаю, но до такой гениальной позиции, как этот Ракеев, еще не додумался. Ведь какая должна быть страсть у девиц при такой их вере… Нет, милый Васенька, перед этим Ракеевым мы с тобой в наших эротических делах сущие еще мальчишки и щенки!..

Ничего не отвечал молодой Сухоруков на эти юмористические тирады своего отца и на отцовский веселый смех. Не до смеха было Василию Алексеевичу. Ему было сейчас противно на самого себя, было противно, как он жил до сих пор, как он легкомысленно относился ко всему окружающему и в особенности к женщинам, с которыми он сталкивался. Ведь это он первый показал Машуре дорогу к падению и разврату, Ракеев только продолжал его скверное дело. Но Сухоруков соблазнил Машуру, пользуясь обаянием своей крепостнической власти, Ракеев соблазнил ее же – обаянием своей фиктивной божественности. И он, Сухоруков, и тот хлыстовский соблазнитель – одинаково скверные люди, которым прежде всего нужно было удовлетворить свою похоть…