Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка

Краска из розовой стала красной и продолжала сгущаться.

- Не называй меня ласкательными терминами. Меня никто лапушкой называть не будет.

Я уже готовила очередную язвительную реплику, но он подставился, и я придумала получше.

- Как мне тебя жаль.

- О чем ты бормочешь?

- Жаль, что тебя никто лапушкой не назовет.

Румянец, начавший уже бледнеть, вновь вспыхнул, будто Олаф покраснел от смущения.

- Это ты что, мне сочувствие выражать вздумала?

Голос его чуть повысился - точно рычание собаки перед броском. От накала эмоций у него усилился акцент - очень немецкий, нижненемецкий даже. Бабушка Блейк была родом из Баден-Бадена, на границе Германии и Франции, но двоюродный дедушка Отто был из Хапсбурга. На сто процентов я не была уверена, но акцент звучал похоже.

- Каждого человека кто-то да должен называть лапушкой, - пояснила я медовым голосом.

Я не злилась. Я его подначивала, а не надо бы. Единственное оправдание - что эти разговоры об изнасиловании заставили меня его бояться, а это мне не нравилось. И я тянула зверя за хвост, чтобы самой же расхрабриться. Глупо. Когда я сама осознала, что делаю, то попыталась это прекратить.

- Ни одна баба меня не запряжет, а потому и лапушкой называть не будет.

Он тщательно выговаривал каждое слово, но акцент усилился, стал выразительнее. Олаф пошел вокруг стола, шевеля мускулами, как огромный хищный кот.

Я откинула полу куртки, показывая пистолет. Он остановился, но лицо его было яростным.

- Давай начнем сначала, Олаф, - предложила я. - Эдуард и Бернардо мне рассказали, какой ты злой и страшный, и я занервничала, а потому ощетинилась. Когда я ощетиниваюсь, то становлюсь занозой. Прошу прощения. Давай сделаем вид, что я к тебе не прикалывалась, а ты не злой и страшный, и начнем сначала.

Он застыл - иначе тут и не скажешь. Напряженная дрожь его мускулов расползлась, как вода по слону. Но она не исчезла, а где-то затаилась. Я на миг увидела его изнутри, будто дверца распахнулась. Он действовал из огромной черной ямы ярости. Она обычно направлялась на женщин, и это было случайно. Злости нужен объект или человек превратится в одного из тех, что въезжают в рестораны на машине и начинают стрелять во всех подряд.

- Эдуард очень настаивал, что ты должна здесь быть, но что бы ты там ни говорила, меня ничего не заставит с этим смириться.

Акцент убывал в его речи по мере того, как он овладевал собой.

Я кивнула:

- Ты из Хапсбурга?

Он моргнул, и на миг мрачность сменилась недоумением.

- Что?

- Ты из Хапсбурга?

Он вроде как задумался на секунду, потом кивнул.

- Я вроде как узнала акцент.

Его вновь охватила презрительная угрюмость.

- Ты специалистка по акцентам? - Он сумел произнести это язвительно.

- Нет. Мой дядя Отто был из Хапсбурга.

Он снова моргнул, и мрачная гримаса чуть смягчилась.

- Ты не немка. - Он произнес это очень уверенно.

- Семья моего отца - из Германии, из Баден-Бадена на краю Черного Леса. А дядя Отто был из Хапсбурга.

- Ты сказала, что акцент был только у твоего дяди.

- Когда я появилась на свет, почти вся моя семья столько здесь прожила, что перестала уже говорить с акцентом, только у дяди Отто он сохранился.

- Он уже умер, - сказал он полувопросительно полутвердительно.

Я кивнула.

- От чего он умер?

- Бабуля Блейк говорила, что тетя Гертруда его запилила до смерти.

Олаф передернул губами.

- Женщины - тираны, если мужчины им это позволяют. - Голос его звучал чуть-чуть спокойнее.

- Это правда и насчет мужчин. Если один партнер слаб, второй берет власть в свои руки.

- Природа не терпит пустоты, - произнес Бернардо.

Мы оба посмотрели на него. Не знаю, что у нас было написано на лицах, но Бернардо поднял обе руки вверх:

- Извините, что вмешался.

Мы с Олафом снова стали смотреть друг на друга. Сейчас он был настолько близко, что я могла бы и не успеть выхватить браунинг. Но если я сейчас отодвинусь, все мои миротворческие усилия пойдут насмарку. Он это примет либо за оскорбление, либо за слабость - ни то, ни другое мне не нужно. Поэтому я осталась на месте и попыталась не выдавать своего напряжения, потому что, как бы спокойно ни звучал мой голос, внутри стянулся узел. У меня только один шанс сделать эту работу. Если я его сейчас профукаю, дом во время моего пребывания здесь превратится в вооруженный лагерь, а нам надо заниматься раскрытием преступления, а не междоусобицей.

- Каждый человек - либо лидер, либо ведомый, - сказал Олаф. - Ты кто?

- Я готова следовать за тем, кто этого заслуживает.

- И кто решает, заслуживает человек этого или нет, Анита Блейк?

Я не могла не улыбнуться:

- Я, конечно.

У него снова дернулись губы.

- И если Эдуард поставит меня командовать, ты будешь подчиняться?

- Я верю суждению Эдуарда, поэтому - да. Но позволь задать тебе тот же вопрос: ты будешь подчиняться, если Эдуард поставит командовать меня?

Он даже вздрогнул.

- Нет.

Я кивнула:

- Отлично, по крайней мере мы хоть знаем положение вещей.

- И каково оно?

- Я из тех, кому важна цель, Олаф. Я сюда приехала раскрывать преступление, этим я и буду заниматься. Если в какой-то момент придется выполнять твои приказы, так оно и будет. Если Эдуард поставит меня командовать тобой, а тебе это не понравится, выясняй с Эдуардом.

- Баба - она баба и есть. Ответственность перекладывается на мужские плечи.

Я посчитала до десяти, потом пожала плечами.

- Ты говоришь так, будто твое мнение для меня что-то значит. А мне плевать, что ты обо мне думаешь.

- Для женщин всегда важно, что мужчины о них думают.

Тут я засмеялась:

- Ты знаешь, я было начала оскорбляться, но ты такой смешной!

Я говорила всерьез.

Он придвинулся ко мне, чтобы подавить, запугать своими габаритами. Это было внушительно, но я, сколько себя помню, всегда была самым маленьким пацаном во дворе.

- Я не пойду выяснять к Эдуарду. Я выясню это с тобой. Или у тебя яиц не хватит, чтобы против меня попереть? - Я резко засмеялась. - Ах, извини, забыла, только они у тебя и есть.

Он потянулся ко мне быстрым движением. Думаю, хотел просто полапать, но ждать я не стала. Я отпрянула и бросилась на пол, выхватив браунинг еще до того, как стукнулась задом об пол. Вытаскивая оружие, я не успела руками смягчить удар от падения. Стукнулась я тяжело, и удар отдался в позвоночнике.

Он вытащил откуда-то клинок длиной с его предплечье. Лезвие уже опускалось вниз, а пистолет еще не целился точно ему в грудь. Кто пустит первую кровь, еще было неясно, но ясно было, что кровь пойдет у обоих. Все замедлилось до той кристальной четкости, когда в твоих руках все время мира, чтобы навести оружие, уйти от клинка, и вместе с тем все происходит с молниеносной быстротой, и ничего не остановить, не переменить.