Мэйв Флай (ЛП) - Лид С. Дж.
- Очень жаль, что вы плохо себя чувствуете, - говорю я. - Ты не так уж часто болеешь, Лиз, и Андрэ, похоже, достаточно вынослив.
Лиз что-то бормочет.
Я задыхаюсь.
- Подождите... О, нет! Вы случайно не ели сегодня пончики в комнате отдыха?
Лиз нахмурила брови.
- Я имею в виду... Я очень надеюсь, что нет, - говорю я. - Потому что у меня просто ужасное чувство, что в этих пончиках была большая доза "Диазепама". Tак много... "Диазепама". О, ты не знаешь об этом? Я думала, ты разбираешься в наркотиках, Лиз. Ну, это бензонал, похожий на "Pогипнол", но он совершенно легален по рецепту и широко используется в паллиативной медицине. Разве это не... здорово?
Лиз что-то булькает, и слюна Андрэ скапливается у нее на коленях.
Я включаю радио.
- Ты знаешь эту песню, Лиз? Нет, полагаю, что нет. Насколько мне известно, она не входит в канон парка, хотя я могу и ошибаться. Может быть, мы могли бы подать петицию? - я подмигиваю ей через зеркало заднего вида. - Леон Пейн[22], "Слепой балладник" - так его называли, написал эту песню, скорее всего, имея в виду Эдди Ноака[23], который должен был ее исполнить, что Ноак и сделал, в конце шестидесятых. Знаешь, эти кантри-парни. Йуу-хууу! Говорят, что Пейна вдохновил разговор между его отцом и другом о серийных убийцах, но я предпочитаю верить, что он просто написал ее о себе. Божественное вдохновение, можно сказать. Версия Эдди Ноака - самая известная, но эта версия - единственная.
Я вздыхаю, желая провести руками по певцу, услышать его голос прямо у своего уха, внутри своих костей.
- Джек Киттел - так его зовут, - говорю я. - О нем почти ничего не известно, и, насколько я знаю, он больше ничего не записывал. Но он записал эту песню, единственную песню, в 1973 году в Маскегоне, штат Мичиган. Tы слышалa о Маскегоне? Раньше не слышала. То, как он использует свой голос, то, как он чувствует ноты и текст, накладывая их на эту витиеватую, мечтательную, лилейную стальную струну, - я дрожу. - Это действительно меня заводит. Заводит меня. Понимаешь, Лиз? Да, понимаешь.
Андрэ бормочет, пытается сесть и снова падает.
- О, ты знаешь эту песню, Андрэ? Я подумала, что ты, возможно, немного круче, чем ты думаешь. Знаешь что, я думаю, мы должны спеть под нее. Что скажешь? Разве это не весело?
Голова Лиз откидывается на стекло и ударяется о него с глухим стуком. Я прибавляю громкость и пою:
- Ты думаешь, я псих, да, мама?
Я только что убил щенка Джонни!
Ты думаешь, я псих, да, мама?
Тебе лучше позволить им запереть меня!
Слюни Андрэ стекают по его шее и попадают на промежность.
34
Сегодня я заехала в хозяйственный и винный магазины. Я оставляю Андрэ и Лиз в машине и иду в дом, чтобы позаботиться о бабушке и коте Лестере. Когда с этим будет покончено и я буду уверена, что в ближайшее время им ничего не понадобится, я вернусь к своим друзьям в гараж. Я планировала спустить Андрэ и Лиз в подвал, но Андрэ оказался слишком тяжелым для перемещения. Просто вытащить его из машины на пол гаража - это почти выше моих сил. Он слишком велик для меня целиком. В любом случае, поразмыслив, я не уверена, что пытки человека, который носит повседневный спортивный костюм и мышиные уши, принесут мне хоть какое-то удовлетворение. Просто... слишком грустно.
Поскольку я не могу сдвинуть его с места, я решаю перерезать ему горло и оставить в гараже. В спокойной задумчивости я крашу себя его кровью. Должна сказать, мне кажется, что это улучшило внешний вид.
Я долго и крепко целую его в губы и, наконец, краду его уши.
Тащить Лиз из гаража в дом и спускаться в подвал приходится дольше, чем хотелось бы. Возможно, дело в сиськах. Полагаю, мне не помешают физические упражнения.
Внизу, мускулы болят, а пот пачкает мое прекрасное окровавленное платье, я раскладываю ее среди костей, чтобы, когда она очнется, они были первыми, что она увидит. Я распаковываю купленные сегодня принадлежности, маленьких мышек - импульсивную покупку, потенциальный подарок коту Лестеру, который еще не простил меня за пропущенную дозу лекарства и пролежни. Они щебечут и пищат, шныряя туда-сюда в своем маленьком пластиковом контейнере с опилками на дне. Из сумки хозяйственного магазина я достаю гаечный ключ и плоскогубцы. Все равно мне нужны были новые наборы этих инструментов, а также конопатка, серная кислота, трубы, кабельные стяжки, крючки и медная проволока.
В винном магазине я купилa себе бутылку водки с праздничным тортом. Потому что я это заслужила.
Лиз никак не может очнуться, поэтому я смотрю хентай-порно и слушаю саундтрек к "Шоу ужасов Рокки Хоррора". Я выпускаю одну из мышей в гостиной для кота Лестера.
* * *
Пластинка проигрывается уже в третий раз, и я кончаю дважды, когда она приходит в себя.
- Привет, спящая красавица, - говорю я. - Готова повеселиться?
35
Глаза Лиз открываются, и она сонно осматривает комнату, нахмурив брови, в замешательстве.
Я крепко сжимаю в руке гаечный ключ, пока ее мозг проделывает тот же путь, что и мозг Хильды. Она дергается от веревок и скотча, которыми я привязалa ее к прикрученному винному стеллажу. Она вдыхает кровь, заливающую меня, пока рассматривает уши Андрэ на моей голове. То есть я отрезала настоящие уши Андрэ и прикрепила их к ободку в виде мышиных ушей. Я сделала это из кусочков ткани, оторванных от низа моего платья, продев их в отверстия, которые я просверлила в верхней части его хрящей, и в тканевые мышиные ушки. В завершение я прикрепила к ним маленькие бантики. Лиз кричит из своего неподвижного положения, сидя на полу, или пытается это сделать. Это трудно, потому что ее рот заклеен скотчем, так что в кои-то веки она не может говорить со мной.
- Я думала, что твое прежнее образование принцессы научило тебя лучше беречь голосовые связки, - говорю я.
Она брыкается, бьет ногами, ударяется затылком о стойку, опрокидывая бутылку вина, которая разбивается вдребезги на полу. Я огибаю стекло, тянусь вниз и поднимаю большой осколок, на котором осталась часть этикетки. Я качаю головой.
- Лиз, это был прекрасный винтаж.
Лиз плачет. Я подбрасываю гаечный ключ взад-вперед между ладонями, кручусь в своем красивом платье принцессы.
- Знаешь, ты права. Мы заслуживаем выпить. Тост за давнюю дружбу.
Я откручиваю крышку бутылки с водкой и выливаю ее на лицо Лиз, пока она не задыхается, а затем делаю несколько долгих крепких глотков сама.
Лиз корчится и кричит, ее глаза прикованы к моим ушам.
На нашей вечеринке раздается жужжание, и я подхожу к своему телефону, который, видимо, принесла сюда. Я смотрю на экран и медленно осмысливаю то, что вижу.
Он звонит и звонит.
ГОРЯЧИЙ БРАТ КЕЙТ.
Он звонит. В то время, как я просила его не звонить. Когда я думала, что он позвонит, а потом... И снова во мне шевелится эта штука, эта колючая растрепанная штука, чувство, опасно похожее на надежду, на желание, на...
Оно превращается в ярость.
То, что я должна чувствовать что-либо, кроме ярости, наполняет меня еще большей яростью, разжигает огонь, который, как я теперь понимаю, никогда не погаснет. Как он смеет так поступать со мной. Как он смеет думать, что может.
Я беру гаечный ключ и разбиваю телефон. Оттягиваю его назад и бью снова и снова, пока от него не остаются только стекло, микросхемы и детали. Бессмысленно. Не важно. Даже смешно, что такой предмет вообще может иметь какую-то ценность.
Я задыхаюсь, тяжело дыша. Я поправляю уши. Лиз все еще борется, трясется, плачет и так далее. Но я снова спокойна. Спокойна в своей ярости. Спокойна в своей жажде крови. Волк, обезьяна и я. В ярости есть такая простота, такая прекрасная неподвижность.
