Ирек Грин - Дневник дьявола

— Почему на такой маленькой площади? — спросил он, когда я предложил ему модный берлинский бар. — И почему в толпе людей?

— Чтобы привлечь тех, кто просто не пойдет в выставочный зал или в галерею. Ну, и чтобы до боли усилить впечатление. Множество трагедий на крошечной площади. Ведь нашей целью не является просто напугать людей. Мы хотим, чтобы они задумались, видя обилие зла, знания о котором они черпают из СМИ. Каждый из этих снимков шокирует, а все вместе они просто не дают дышать. Включится простой механизм изоляции. Зритель сначала онемеет, но позже задумается и поймет, что, отворачиваясь от правды, он соглашается с происходящим. И тогда его охватит стыд. Мне очень нравилась концепция, предполагающая, что зрителям будет стыдно.

Он поверил мне и дал свое благословение. Мы организовали эту выставку так, как я хотел. Успех был ошеломляющим! Как я и предполагал, в том баре она стала постоянной экспозицией, и люди специально приезжают со всего света, чтобы увидеть ее. Ну, и еще — чтобы развлечься и напиться. А когда-то они заглядывали сюда только затем, чтобы пропустить кружечку пивка и съесть свиную ногу.

Черт, я потерял нить разговора. Честно говоря, я пишу теперь дни и ночи напролет, но проклятое лечение, которое заключается в смазывании ужасных ожогов, отнимает слишком много времени. За последние недели следы от них появились даже на голове и гениталиях. В Чечне суеверные крестьяне обходили меня стороной, словно бешеного пса или прокаженного. Немного раньше, в Африке, несмотря на адскую жару, я ходил, закутавшись словно монахиня. Честно говоря, это совсем не больно, просто безумно чешется. С ног до головы одетый в…

Африка, именно Африка. Последняя глава в истории нашего героя. Не знаю, на чем я закончил, это уже не имеет значения. До назначенного времени у меня осталось меньше суток. Значит, многие вещи придется опустить. А вот и Вальпургия! Любимая! Я смогу писать, не отвлекаясь на то, чтобы почесаться.

Нас пригласили на казнь возможных претендентов на трон, чтобы доставить удовольствие сыну местного вождя, который хотел увековечить момент, когда он стреляет в затылок своим единоутробным братьям и сестрам.

К сожалению, из-за данного мной обещания, не могу рассказать, где это произошло. Приходится держать слово, которое я дал плохим парням. Мы были в одной африканской стране, нас вновь пригласил Эктор. Однако фотографии государственного переворота, который должны были совершить наемники, никогда не увидели свет. Мы даже не доехали до столицы. Однажды ночью нам рассказали о ритуальной передаче власти, которая должна была вот-вот состояться в одном из племен, обитавшем в буше и продолжавшем жить так, словно полыхающая вокруг гражданская война его не касалась. Мы и еще несколько человек сидели в хижине, точнее, в конуре, которая служила Эктору штаб-квартирой, и обсуждали племенные обычаи. Какой-то умник без умолку разглагольствовал о традициях людей, населяющих эти земли. Я помалкивал, хотя меня приводил в бешенство факт, что невежда все время путал племя банту с бушменами. Ну, и еще у меня чесалась спина. К этому я, правда, уже привык, однако всегда, когда ощущение зуда надоедало мне, становился невыносим. Наконец я не выдержал:

— Откуда тебе это известно? Из глянцевых журналов? Какой каннибализм, какое обрезание женщин? — Взбешенный, я повернулся к верзиле с пирсингом в носу, которому на вид было около двадцати пяти лет. Австралиец, а это, несомненно, был парень из Австралии, внимательно посмотрел сначала на меня, потом на Фишмана и ничего не ответил. Троглодит, воспитанный на иллюстрированных журналах!

Эктор разрядил обстановку громким смехом. Однако один из его товарищей продолжил тему.

— Но история содержит много примеров пожирания собственных детей, — робко произнес он, обращаясь ко мне.

— Разумеется, но это лишь мифология или литература. Я не слышал о таких обычаях у народов, которые находятся под угрозой вымирания. Такое может позволить себе только сытая и загнивающая Европа. — Я был горд, что в их глазах предстаю кем-то вроде оракула, и решил слегка пустить им пыль в глаза.

— А я видел нечто подобное, — подал голос чернокожий парень, один из солдат Эктора.

— Где?

— Во Франции. Я же француз.

В этот раз рассмеялись все. Даже Фишман, и тот выдавил из себя усмешку. Как там, в «Неграх» [50] говорится про Африку: «темная ночь, злые псы, связь оборвалась»? Да, почти все верно.

Поводом к разговору стало признание одной женщины, которую схватили в деревне. Она клялась, что мужчины не ушли на войну, а двинулись в джунгли к жилищу вождя, чтобы воздать почести его наследнику во время торжественного ритуала, когда вождь определит своего преемника и сожрет остальное потомство.

— Ерунда, — заявил Эктор. — Бунтовщики силой забрали их в свою армию или пустили в расход где-нибудь в буше.

Если бы мне удалось это снять! Такое действительно может потрясти весь цивилизованный мир! То, что творится по ту сторону изгороди. Фотографии из-за стены, ставшей зеркалом, за которое мы боимся заглянуть . Я словно слышу голос отца. Со стороны Адриана очень мило думать надлежащим образом, но в своем дневнике он не отметил свое тогдашнее странное убеждение: «Душа ребенка, освобожденная таким способом, будет светлой и кристально чистой. Она будет фотогеничной!» Может быть, тогда мне наконец удастся вернуть долг Ему и человечеству? Как бы не так!

— А я верю словам той женщины. — Это снова австралиец.

— В таком случае, может быть, пойдем к тому вождю и убедимся сами, — смиренно ответил я и почесался.

Тишина.

— Эктор, — не сдавался я, играя роль адвоката дьявола, — если ты так уверен, что это пустая болтовня, может, заключим пари?

Тишина.

(Я знаю, что описание этой сцены должно подчеркнуть ее демонизм, значимость принимавшихся тогда решений, страх перед Неведомым и предрассудки; такого эффекта в рассказе о той ночи в хижине в самом сердце опасного континента можно достичь, например, упомянув ливень, хлеставший по крыше, воду, стекавшую внутрь на головы и ботинки механических демонов неизвестной войны, какие-то приглушенные шорохи в джунглях, может быть, молнию, или — для разнообразия — нездоровую тишину, царящую вокруг, в то время как солдаты Эктора, притаившись в месте, куда не заглядывают даже спутники, рассказывали друг другу страшные истории — все что угодно, выберите сами, у меня нет на это времени).

— Ну-ну, Эктор Боно… Боишься, что и тебя сожрут? — Я насмехался над ним с несвойственной мне решимостью.

— Я заплачу вам двадцать тысяч долларов, если вы отведете нас туда и я смогу сделать снимок, — очень тихо проговорил Фишман, а я принялся нахально и с большим удовольствием чесаться.