Роберт Блох - Психопат

– Тогда, значит, ужас скрывался не в доме, – прошептала Лила. – Этот ужас был у него в голове.

– Стейнер говорит, что все было примерно так, как у чревовещателя, когда он говорит за свою куклу. Мать и МАЛЕНЬКИЙ Норман, очевидно, подолгу беседовали друг с другом. А ВЗРОСЛЫЙ Норман скорее всего пытался рационально объяснить возникшую ситуацию. Он был способен притворяться нормальным человеком. Кто знает, какими знаниями он обладал? Бейтс увлекался оккультизмом и мистикой. Очевидно, верил в спиритуализм так же крепко, как и в волшебные оберегающие возможности искусства набивки чучел. Кроме всего прочего, он не мог отвергнуть или попытаться уничтожить другие части своего «я»: тогда он уничтожил бы самого себя. Он одновременно жил тремя различными жизнями.

– Ему удавалось сохранять равновесие и скрывать свою тайну от окружающих; все шло хорошо, пока не…

Сэм умолк, не зная, как сказать это, но Липа продолжила за него.

– Пока не появилась Мери. Что-то произошло, и он убил ее.

– НОРМА убила твою сестру, – поправил Сэм. – Мама. Невозможно с точностью воссоздать, как все происходило, но доктор Стейнер уверен, что каждый раз, когда возникали трудности, доминирующей личностью становилась НОРМА. Бейтс начинал пить, затем терял сознание, и в это мгновение главной становилась она. Естественно, когда он был в таком состоянии, он надевал ее платье и прятал мумию, потому что был убежден, что настоящая убийца – она. Значит, надо было обеспечить безопасность Мамы.

– Так, значит, Стейнер убежден, что Бейтс не отвечает за свои поступки, что он – сумасшедший?

– Психопат, он употребил именно это слово. Да, боюсь, что так. Он собирается в своем заключении рекомендовать, чтобы Бейтса поместили для лечения в госпиталь штата. Там он пробудет; скорее всего, до самой смерти.

– Тогда никакого суда не будет?

– Я как раз пришел сообщить тебе об этом. Да, суд не состоится. – Сэм тяжело вздохнул. – Мне очень жаль. Поверь, я понимаю, что ты чувствуешь…

– Я довольна, – медленно произнесла Лила. – Так будет лучше. Странно, как это получается в жизни. Никто из нас не знал истинной правды, мы просто брели вслепую и в конце концов добрались до истины, хотя шли неверным путем. А теперь я даже не испытываю ненависти к Бейтсу за то, что он совершил. Должно быть, он сам страдал больше, чем любой из нас. Мне кажется, в чем-то я почти понимаю его. Во всех нас таится что-то темное, что может в любой момент вырваться наружу.

Сэм поднялся, и она прошла с ним до двери.

– Что ж, теперь уже все позади, и я попытаюсь забыть. Просто забыть все, что связано с этим делом.

– Все? – еле слышно произнес Сэм. Он не смел взглянуть ей в глаза. Так закончилась эта история. Точнее, почти закончилась.

17

Подлинный конец наступил, когда пришла тишина. Тишина пришла в маленькую, изолированную от мира комнату, где так долго, смешиваясь, сливаясь, бормотали разные голоса: мужской голос, женский голос, голос ребенка.

Что-то вызвало их к жизни, и голова словно по сигналу расщеплялась натрое, взрываясь этими голосами. Но теперь каким-то чудом все слилось воедино.

Оставался лишь один голос. Так и должно быть, ведь в комнате сидел один человек. Остальных никогда не существовало, все это просто грезы.

Теперь она твердо знала это. Она знала это, и радовалась своему знанию.

Так жить несравнимо лучше: сознавать себя целиком и полностью такой, какая ты есть НА САМОМ ДЕЛЕ. Безмятежно упиваться собственной силой, уверенностью в себе, чувством полной безопасности.

Она теперь могла смотреть на прошлое как на дурной сон. Да ведь это и был просто дурной сон, населенный призраками.

Там, в том сне, был плохой мальчик, мальчик, который убил ее возлюбленного и попытался отравить ее. Где-то в темной пучине сна возникали посиневшие лица, руки, судорожно сжимавшие горло, задыхающиеся стоны, свистящие, булькающие звуки. Во сне была ночь, и кладбище, и пальцы, вцепившиеся в рукоятку лопаты, напряженное дыхание, треск открываемого гроба, сознание того, что цель достигнута, – миг, когда глаза впервые увидели, что лежит внутри. Но то, что там лежало, на самом деле не было мертвым. Теперь она уже не была мертвой. Вместо нее мертвым стал плохой мальчик, и это правильно.

В дурном сне был еще плохой мужчина, он тоже стал убийцей. Он подсматривал в дырочку в стене и пил алкоголь, читал грязные книжки и верил в разную бредовую чепуху. Но, что хуже всего, он был виновен в смерти двух несчастных людей – молодой девушки с прекрасной грудью и мужчины в серой шляпе-стетсоне. Она, конечно, знала о том, что происходит, – вот почему она помнит все вплоть до мелочей. Потому что она постоянно наблюдала за ним. Больше ничего не делала, только наблюдала.

Плохой мужчина – вот кто совершил все убийства, а потом попытался свалить вину на нее.

МАМА УБИЛА ИХ. Так он сказал, но это была ложь.

Как могла она убить кого-то, если она только наблюдала, и даже сдвинуться с места было нельзя, потому что приходилось все время притворяться чучелом, обычным чучелом, которое не может никого обидеть, которое нельзя обидеть, которое просто существует, существует вечно?

Она знала, что плохому человеку никто не поверит, а теперь и он тоже был мертв. Плохой мальчик, плохой мужчина – оба мертвы, а может, это просто видения из дурного сна. Теперь сон исчез, рассеялся навсегда.

Оставалась только она, только она существовала реально.

Понимать, что существуешь только ты, что ты реально существуешь, – значит пребывать в здравом рассудке, разве не так?

Но просто на всякий случай надо и дальше притворяться, что эта сидящая женщина – просто чучело. Не шевелиться. Вообще не шевелиться. Неподвижно сидеть в этой крошечной комнате, вечно сидеть здесь.

Если она ни разу не шевельнется, они ее не накажут.

Если она ни разу не шевельнется, они поймут, что она нормальная, нормальная, нормальная, абсолютно нормальная.

Она сидела так уже довольно долго, а потом прилетела муха, жужжа, проникла сквозь решетку.

Муха села ей на руку.

Она могла легко раздавить ее.

Но она не сделала этого.

Она не раздавила муху и надеялась, что они сейчас наблюдают за ней. Потому что это доказывает, какой она человек на самом деле.

Да ведь она и мухи не обидит…