Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка

Этим воспоминанием я делиться не стала. Я никогда даже с отцом им не делилась и с чужим человеком тем более не собиралась.

– Когда-то я была помолвлена – до тех пор, пока его мать не узнала, что моя мать была мексиканкой. Он был голубоглазый блондин, олицетворение белой расы из породы БАСП. Моей будущей потенциальной свекрови не захотелось, чтобы на родословном древе появилась из-за меня темная ветвь.

Вот так вкратце, без эмоций можно было рассказать этот очень болезненный случай. Он был моей первой любовью, первым любовником. Я считала, что он для меня все, но я для него всем не являлась. Больше я не позволяла себе такой всеотдачи и пылкости в чьих бы то ни было объятиях. Жан-Клод и Ричард еще оба платили по счету, выставленному той первой любви.

– Ты себя считаешь белой?

Я кивнула:

– Ага. А теперь спроси меня, достаточно ли я бела.

Бернардо поглядел на меня.

– Достаточно ли ты бела?

– Согласно мнению некоторых людей, нет.

– Например, кого?

– Например, не твое собачье дело.

Он развел руками:

– Извини, я не хотел наступать на мозоль.

– Хотел, хотел, – ответила я.

– Ты серьезно так думаешь?

– Ага, – сказала я. – Я думаю, ты завидуешь.

– Чему?

– Тому, что я могу сойти за белую, а ты нет.

Он открыл рот, и на его лицо просто хлынул поток эмоций: гнев, юмор, отрицание. Наконец он состроил улыбку, но не слишком счастливую.

– А ведь ты стерва, ты это знаешь?

Я кивнула:

– Ты меня не подкалывай, и я тебя не буду.

– Договорились. – Улыбка Бернардо засияла шире. – А теперь позвольте мне проводить вашу лилейно-белую задницу в столовую.

Я покачала головой:

– Иди вперед, высокий темный жеребец, чтобы я полюбовалась твоей задницей, пока будем идти по коридору.

– Только если ты потом пообещаешь поделиться впечатлениями от зрелища.

Я приподняла брови:

– Хочешь получить критический отзыв о своих ягодицах?

Он кивнул, и улыбка у него уже была довольная.

– Ты такой эгоцентрист или просто пытаешься меня смутить?

– Угадай сама.

– И то, и другое, – предположила я.

Улыбка растянулась до ушей.

– Ты действительно такая умная, как кажешься.

– Шевелись, Ромео. Эдуард не любит, чтобы его заставляли ждать.

– Чертовски верно.

Мы пошли по короткому коридору: он впереди, я за ним. Бернардо шагал подчеркнуто скользящей походкой, и я действительно глядела спектакль. Пусть меня подстегивала всего лишь интуиция, но я была готова поспорить, что Бернардо и вправду попросит меня высказать мнение, причем громогласно и публично. Почему это, когда есть верный предмет для спора, никого рядом не бывает, чтобы заключить пари?

19

В столовой было больше тяжелых темных балок и в основном желтовато-белые стены. Если судить по стульям, то обеденный стол тоже был черный с серебром. Но его скрывала скатерть, похожая на еще один коврик работы навахо. Хотя на ней тускло-красные полосы чередовались с черным и белым цветом. Даже металлический канделябр на середине стола был черным с красными свечами. Приятно, что какой-то цвет не привнесен сюда Донной. Мне понадобились годы, чтобы сломать пристрастие Жан-Клода к белому и черному. А поскольку я Эдуарду всего лишь друг и не больше, не мое дело, как он декорирует свое жилище.

В углу был камин, почти такой же, что в гостиной, только в белую известь вмазали большой кусок черного дерева. Я бы назвала его каминной полкой, но он недостаточно выдавался из стены. Настоящая каминная полка была украшена красными свечами всех форм и размеров, некоторые просто держались на своих вощаных подножиях, другие стояли в металлических подсвечниках. Два круглых возвышались над остальными, и свеча в них насаживалась на иглу. Зеркало с серебряной старинной оправой висело за свечами, и когда они горели, то должны были в нем отражаться. Странно, я не думала, что у Эдуарда может быть пристрастие к свечам.

Окон в комнате не было, только дверной проем, ведущий наружу. Стены поражали белизной и пустотой. Почему-то эта скудость убранства возбуждала клаустрофобию.

В дальней двери появился мужчина. Ему пришлось пригнуться, чтобы не зацепить лысиной за притолоку. Он был повыше Дольфа, имеющего рост в шесть футов восемь дюймов, то есть был самым высоким человеком, которого я в жизни видела. На фоне его лысины особенно выделялись кустистые черные брови да тень бороды, обрамляющая щеки и подбородок. Одет он был в атласные черные пижамные штаны. А шлепанцы на нем норовили вот-вот свалиться с ног. Олаф – кто же еще это мог быть? – передвигался в них совершенно непринужденно. Перешагнув через порог и выпрямившись, он направился дальше, как отлично смазанная машина, мышцы ходили под бледной кожей. Высокий, без капли жира, сухощавый, поджарый и мускулистый, он обошел вокруг стола, и я отодвинулась автоматически, чтобы между нами оказался стол.

Олаф остановился, я тоже. Мы разглядывали друг друга по разные стороны стола. Бернардо стоял у дверей, у дальнего конца стола, и смотрел на нас. Вид у него был встревоженный. Наверное, думал, должен ли он броситься мне на помощь, если таковая мне понадобится. А может, ему просто не нравилось повисшее в комнате напряжение. Мне оно точно не нравилось.

Если бы я не сдвинулась, когда он вошел, был бы уровень этого напряжения ниже? Может быть. Но я давно научилась доверять своему инстинкту, а он подсказывал: держись так, чтобы он до тебя не дотянулся. Однако я постаралась вести себя любезно.

– Ты, наверное, Олаф. Фамилию я не расслышала. А я Анита Блейк.

Темно-карие глаза Олафа выглядывали из глубоких глазниц, которые с крупными скулами напоминали пещеры, где они и днем были бы в тени. Он смотрел на меня, будто я ничего и не сказала.

Я снова попыталась – уж чего-чего, а назойливости мне не занимать.

– Алло, Земля вызывает Олафа.

Я глядела ему в лицо, и он не моргнул, никак не показал, что он что-то слышал. Если бы он не смотрел на меня свирепым взглядом, я бы допустила, что он меня игнорирует.

Я покосилась на Бернардо, но не теряла из виду великана по ту сторону стола.

– Это как понимать, Бернардо? Он вообще-то разговаривает?

– Разговаривает, – кивнул Бернардо.

Я снова полностью переключилась на Олафа.

– Так ты не хочешь разговаривать именно со мной, да?

Он продолжал смотреть.

– Ты думаешь, что не слышать сладкие звуки твоего голоса – это наказание? Мужчины вообще такие болтуны, и так приятно помолчать для разнообразия. Спасибо тебе за доставленное удовольствие, деточка.