Роберт Джонсон - МЫ: Глубинные аспекты романтической любви

Воплощение символизирует парадоксальное соединение двух сущностей - божественной и человеческой любви, смешанных в одном сосуде. Оно является свидетельством того, как Бог стал человеком, и Христос, воплощение Бога, обладает и человеческой, и божественной сущностью. В образе Христа отразилась двойственная природа всякого человека, совместились две любви, справедливо требующие от нас преданности, и главная проблема заключена в их синтезе. Воплощение свидетельствует о совместном существовании внутри единой личности божественного и индивидуального мира. Это происходит при таком сознательном синтезе этих сущностей, когда личность осознает свое Я.

Каковы бы ни были идеи относительно конкретного исторического события, связанного с воплощением, необходимо со всей серьезностью отнестись к феномену Богочеловека как к символу и архетипической модели, существующей в глубине бессознательного современного человека. Это психологическая реальность, унифицированный закон, воздействующий на человека изнутри, сознает он это или нет. Мы живем в соответствии с нашей двойной природой, проявляя то одну ее сторону, то другую, иногда понимая, что происходит, иногда - нет.

Воплощение символизирует синтез, любовное зелье - смесь. Попытавшись осознать нашу двойственную природу, мы придем к трансцендентному синтезу; относясь к ней бессознательно и действуя наудачу, мы получим любовное зелье. Психология западной истории такова: если у нас не хватит мудрости, чтобы принять воплощение всерьез, хотя бы в символической реальности, наша истинная двойная природа скроется в бессознательном. Бессознательно неземная любовь и в целом парадокс божественной и земной любви оказываются в любовном зелье. В таком виде они существуют и по сей день, кипя в котле проекций и перемешиваясь в вареве романтической любви.

Мы узнали, что одним корнем романтической любви является манихейский дуализм, существовавший в Западной Европе в двенадцатом столетии под видом альбигойской ереси. Смысл этого религиозного течения заключается в том, что божественная часть реальности представляет собой абсолютное добро, а человеческая сторона - абсолютное зло. Для альбигойцев добро существовало лишь в духовной "плоскости", его можно было найти лишь на небесах. А физическое бытие человека, обыкновенная земная жизнь с ее сексуальной, эротической любовью и другими человеческими потребностями считалась "злом", грешной, зловонной и мрачной ямой. Именно такую теологическую идею доносит до нас Тристан на языке романтической любви: "Пусть она вспомнит мою клятву никогда не любить, кроме нее". Альбигойский, христианский и романтический дуализм учат нас служить лишь божественной любви, утверждая, что обычное человеческое бытие совсем не увязывается с такой любовью, что нам следует любить людей только как отражения своего идеала, своей проекции неземной страсти: сверхчеловеческой, космической и божественной.

Культ романтизма ведет к тому, что нам не хватает общения с обычными людьми, и заставляет искать бога или богиню, голливудскую звезду, "женщину или мужчину своей мечты", королеву красоты, то есть воплощение анимы или анимуса. До тех пор, пока мужчина будет находиться под властью этой фантазии, его не интересует ничего, кроме своей анимы. Он будет стремиться к отношениям только с женщиной, отражающей его мечту о Прекрасной Изольде. Легенда о Белорукой Изольде - это легенда об упущенной возможности Тристана. Тристан не использовал свой шанс узнать, что существуют две любви, два типа отношений: один - с анимой, находящейся внутри, другой - с земной женщиной в реальном мире. Эти отношения в корне различны, и каждое из них по-своему истинно. Но будь у Тристана еще один шанс, который есть у нас, он бы научился жить с Белорукой Изольдой, а не отвергал ее. Он смог бы понять, что смысл жизни состоит не только в поиске внутреннего идеала. Ничуть не меньше этот смысл сосредоточен в земной женщине из плоти и крови, с которой Тристан живет в замке Карэ.

Моя болезнь не такая, как другие;Она радует меня.Я наслаждаюсь ею; моя болезнь - то,Чего я так жажду,И боль моя-мое исцеление!Здесь нет места жалости:Моя болезнь явилась ко мне, ибо я ее жаждал.Это надежда,Ставшая моей болезнью.Но я так наслаждаюсь,Лелея свою надежду,Что готов страдать бесконечно.И в моей боли столько радости,Что я изнываю от наслаждения.

Кретьен де Труа

Это слова одного из величайших поэтов, жившего во времена трубадуров, это голос того, кто первым записал один из великих "романов" эпохи раннего романтизма. Как прекрасно он описал странную, неуловимую связь между романом и страданием! Кажется, что страдание является неотделимой частью романа; об этом знают все мужчины и женщины, которые когда-то были влюблены. Мы можем пытаться этого избежать и иногда думаем, что избежали, но всякий раз страдание подстерегает нас там, где мы меньше всего ожидали. Даже слово "страсть", хорошо знакомое всем, первоначально означало "страдание".

Страдание внесли в роман наши предки, которые, в отличие от нас, действительно воспринимали роман как дисциплину духа. Научив искать в женщине или мужчине идеал совершенства, который невозможно воплотить в грешном теле, они приговорили нас к бесконечному циклу неоправданных ожиданий, сменяющихся горькими разочарованиями.

Более того, абсолютная правда заключена в том, что мы ищем свои страдания! Подобно Тристану, мы бессознательно отходим от своего пути, чтобы попадать в неразрешимые ситуации, вступать в отношения с чуждыми нам людьми, смешивать отношения с ожиданиями, которые чаще всего оказываются тщетными. Мы держимся за страдание, как если бы оно являлось неотъемлемой частью романтических переживаний и без него было бы невозможно существовать. Создается впечатление, что мы бессознательно наслаждаемся страданием. "Оно радует меня, я наслаждаюсь им". Даже если мои надежды тщетны, если они приносят мне больше боли, чем восторга, "я так наслаждаюсь, лелея свою надежду, что готов страдать бесконечно, и в моей боли столько радости, что я изнываю от наслаждения".

Читая старинную поэзию и романы наших предков, можно многому научиться, ибо наши предшественники имели необыкновенный дар выражать неоспоримую и очевидную истину, которую мы не желаем признавать. Научившись у своих предков поворачиваться к этой истине лицом и говорить о том, что видим, мы начнем осознавать силы, действующие внутри нас. Далеко не случайно вся романтическая литература от "Тристана и Изольды" до "Ромео и Джульетты" и далее вплоть до современных романов наполнена страданием и смертью. Кажется, что сама сущность романа требует для его развития особых условий: невероятных и странных событий, непреодолимых препятствий и нечеловеческой вражды. Столкнувшись с невозможностью существования романтической любви в реальном мире, многие архетипические любовники, подобно Ромео и Джульетте, предпочитают умереть одновременно.