Каньон Холодных Сердец - Баркер Клайв
– Будьте вы все прокляты!!! – диким голосом возопил он.
А потом она провалилась в небытие.
В проходе напротив давно заброшенного зверинца Биллем Зеффер в отчаянии наблюдал, как беснуются вырвавшиеся из потайных закоулков страшные тени. Они увлекли Тэмми в свое обиталище, в самую глубь каньона, оставив его беспомощно сокрушаться, что, надо сказать, с ним уже не раз случалось в этом богом забытом месте.
Швырнув палку на землю, он не смог сдержать слез и, будучи не в силах справиться с собой, упал на колени у порога своего жалкого жилища, проклиная Катю. Конечно, винить надо было не ее одну. Как он недавно признался случайной гостье, в этой трагической мелодраме он сыграл не менее пагубную роль. Но не проклинать Катю за то, что она сотворила – за смерть тигров и носорогов, за убийство невинных женщин, – он не мог. Биллем хотел, чтобы она была так же проклята, как и он сам.
ЧАСТЬ IV
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СЛАВЫ
Глава 1
Спустя три дня после того, как преследование Марко Капуто по бульвару Сансет так трагически закончилось для Тэмми в каньоне Холодных Сердец, наступил вечер вручения премий «Оскар». Ночь из ночей, знаменитейшее шоу года, когда взоры миллиардов людей по всему миру обращаются к Голливуду, который, в свою очередь, всячески изощряясь в пируэтах и реверансах, тщится показать, что является отнюдь не пятидолларовой шлюхой, а истинной леди.
Тодд с самого начала знал, что присутствовать на церемонии ему не придется. Даже если бы его лицо благополучно зажило, ему было бы еще рановато показываться перед публикой при ярком свете. Поначалу он даже собрался нанять одного именитого визажиста, чтобы загримировать те обесцвеченные части кожи, что наиболее бросались в глаза, но Максин поспешила его отговорить. Помимо того, что посвящать лишнего человека в секрет их предприятия было само по себе рискованно (гримеры всегда слыли большими сплетниками), даже самый совершенный макияж мог не выдержать испытания столь мощным освещением, каковое требуется перед камерой. Стоит хоть одному фотографу удачно поймать в объектив какой-нибудь дефект на его загримированном лице, как все их труды полетят в тартарары, запустив в очередной раз грандиозную сплетнемолку.
– Кроме всего прочего, – напомнила ему Максин, – эти церемонии всегда тебе стояли поперек горла.
Она была права. Спектакль самопоздравления всегда был Пикетту не по нутру. Сначала парад натужных улыбок звезд экрана, направлявшихся в павильон, пронзительный хохот, взмокшие лица с искрометными взглядами. Потом, когда все уже внутри, – просто настоящий цирк. Плоские шутки, пространные речи, слезы, амбиции. Посреди этого представления, как правило, наступает особо трогательный, заранее отрепетированный номер программы, когда на каталке вывозят какую-нибудь древнюю звезду, предоставляя ей последнюю возможность померцать на небосклоне славы.
Изредка, когда организаторам больше обычного отказывает чувство меры, в этой роли выступает некая многострадальная душа с явными признаками недавно перенесенного инсульта или стоящая на пороге маразма. После демонстрации нескольких фрагментов из фильмов с участием знаменитости ее с горем пополам выводят на середину сцены и оставляют наедине с заходящейся овациями публикой.
Показать миру лучшие, отданные киноэкрану минуты жизни некогда пышущей здоровьем и молодостью звезды и тут же выхватить светом прожекторов то, во что она превратилась на склоне лет, – такое любому покажется чем-то сродни аду, не говоря уже о тех бедолагах, которым выпало принять участие в этом спектакле.
– Ты права, Максин, – согласился Тодд. – Мне вовсе не хочется туда идти.
Если ему вправду не хотелось идти на церемонию, тогда почему, интересно знать, он весь вечер взирал из своей спальни на ненавистный ему Голливуд, так сильно жалея себя? Почему, начав нещадно пить с полудня, к двум тридцати – как раз к тому времени, когда к павильону, насколько ему было известно, стали подкатывать первые лимузины, – он погрузился в невыразимое отчаяние?
Почему, спрашивал он себя, ему хотелось оказаться в обществе этих недалеких и озлобленных людей? Ведь он уже штурмовал голливудские высоты и давно победил в этой борьбе. Его лицо украшало миллионы афиш как по всей Америке, так и за ее пределами. Ему был присвоен титул самого красивого мужчины в мире, и он в это верил. Когда он входил в залы размером с футбольное поле, взоры всех присутствующих устремлялись в его сторону, а сердца начинали биться чуточку быстрее, исключительно благодаря его появлению. Какого еще поклонения может желать человек?
Так в чем же дело?
А в том, что утолить его ненасытный голод не могли сотни и даже сотни сотен набитых отупевшими поклонниками комнат. Он жаждал видеть свое лицо повсюду, жаждал, чтобы его картины превозносились до небес, а его руки не могли унести все врученные ему «Оскары».
Его одолевала какая-то странная болезнь, но что он мог с собой поделать? Излечить его от пустоты могла только любовь, любовь в безграничных размерах – та, на которую скупился даже сам Творец.
По мере того как день клонился к вечеру, на темнеющем безоблачном небе стали вырисовываться пучки огней, но не от самого павильона (его не было видно из каньона), а оттуда, куда собирались направиться его собратья по ремеслу – как награжденные, так и нет – через несколько часов, чтобы продолжить веселье. В этих священных местах – «Мортонс», «Спагос», отель «Рузвельт» – уже были установлены камеры, готовые навести объектив как на самых изысканных красавцев, так и на тех, кто не слишком преуспел в вопросах стиля. Улыбки, остроты, радостные взгляды победителей – все это найдет отражение в утренних выпусках.
Рисуя в подробностях эту картину, Тодд понял, что не в силах ее вынести. Поэтому он встал и отправился на кухню восстановить присутствие духа с помощью очередной порции виски. Он уже подошел ко второй стадии интоксикации – то есть, благополучно преодолев к середине дня барьер тошноты, успешно приближался к состоянию глубокого и упоительного опьянения, когда все вокруг становится нипочем. Конечно, завтра, а возможно даже послезавтра, ему придется об этом горько пожалеть – ведь он уже не настолько молод и беспечен, чтобы просто махнуть рукой на последствия подобной попойки. Но сейчас ему на них было ровным счетом наплевать, потому что больше всего на свете хотелось заглушить раздирающую его душу боль.
Открывая огромный холодильник, чтобы достать из него лед, он вдруг услышал – или ему так только показалось, – будто какая-то женщина произнесла его имя.
Забыв про лед, он огляделся по сторонам. В кухне никого не было. Оставив дверцу холодильника открытой, Тодд вернулся к двери. В башенке также никого не было, в темной столовой вырисовывались силуэты пустого стола и стульев. Позвав Марко, Тодд направился в гостиную и нажал выключатель. Свет от пятидесятиламповой люстры разлился по пустой комнате. На полу по-прежнему стояли коробки с его вещами, перевезенные с Бел-Эйр, до сих пор не распакованные. Кроме них, ничего и никого в гостиной не было.
Он собрался было вернуться в кухню, почти убедив себя в том, что алкоголь сыграл с ним злую шутку, когда во второй раз услышал, как кто-то позвал его по имени. Пикетт вновь заглянул в столовую. Уж не сходит ли он с ума?
– Марко? – крикнул он.
Казалось, прошла целая вечность, пока он дождался ответа. Где-то вдалеке, во мраке каньона, слышалось одинокое завывание койота. Наконец дверь отворилась, и Тодд услышал знакомый голос телохранителя:
– Да, босс?
– Я слышал, будто меня кто-то позвал.
– Из дома?
– Да. Кажется. Женский голос.
На лестнице обрисовалась фигура Марко, и тот, глядя на своего хозяина сверху вниз, участливо спросил:
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да. Мне только немного не по себе.
– Хочешь, пойду проверю все вокруг?
