Дана Посадская - Чужая

— Ты глупости говоришь, — констатировал мальчик. — И вообще, ты очень странная. И имя у тебя дурацкое. Но ты мне нравишься.

— Ты мне тоже, — искренне призналась Анабель. — А тебя как зовут?

— Меня? — Он снова надулся. — Меня — Поросёнок.

— Поросёнок? — переспросила Анабель. — Но это ведь, кажется, животное? Или я что-то путаю, да?

— Нет, ты точно совсем — совсем странная. — Мальчик удручённо покачал головой. — Ты что, никогда поросёнка не видела?

— Никогда.

— Вот это да. Хочешь, покажу?

— Себя? — уточнила Анабель.

Поросёнок исподлобья взглянул на неё, явно собираясь разобидеться, но почему-то передумал и фыркнул. Через несколько секунд он уже безудержно смеялся, смешно оттопырив обветренные губы. Анабель рассмеялась тоже; и вот уже их дружный хохот разлетелся, раскатился и зазвенел по всему омертвевшему дому.

5

Ужин

Пышущее жаром июльское солнце медленно, но верно клонилось к закату. Ветер лениво пробегал по траве, гоняя упругие терпко пахнущие волны.

В одном из скромных домиков посёлка мерно постукивал маятник часов, скрипели половицы, и женщина в лёгком ситцевом платье готовила ужин на маленькой тесной кухне. Из окна, распахнутого настежь, был виден двор, ограждённый простым деревянным забором, и дорога бегущая к лугу и лесу. Густые вечерние тени от домов и деревьев лежали на сером песке, камнях и засохших лужах.

Женщина хмурилась, бросая озабоченные взгляды на дорогу. Наконец вдалеке показались две фигуры, держащиеся за руки. Брови женщины взметнулись в изумлении. Одной из фигур был её сын, Поросёнок, чумазый как всегда (собственно, за это он и получил своё прозвище). Выглядел он чрезвычайно гордо и вёл за собой какую-то девушку… или мальчика? Нет, всё-таки девушку. Вид у неё был весьма странный: по земле волочится то ли вечернее платье, то ли монашеская ряса; лицо белое, как мука, волосы огненно-рыжие, дыбом стоят вокруг головы. Глаза прозрачные, цвета крыжовника (парочка уже миновала калитку и двигалась к дому) и какие-то… безумные?

По телу женщины вдруг пробежал колючий озноб; на лбу выступил липкий пот. Да что это?..

— Мама, мама! — Поросёнок ворвался в кухню, сверкая глазами и облупившимся носом. — Мама, это моя подруга Анабель, мы с ней играли в том доме, где привидения, а теперь мы будем ужинать, ладно? Анабель, а это моя мама!

Анабель стояла, опустив золотые ресницы и смущённо улыбаясь.

— Здравствуйте, — произнесла она тихо, и от звука её певучего голоса мать вновь ощутила нездешний холод.

— Здравствуйте, — она попыталась в ответ улыбнуться (улыбка вышла немного кривая) и протянула руку. — Меня зовут Марта.

Несколько секунд Анабель смотрела на эту руку; затем подала свою, но тут же отдёрнула. И всё же Марта успела отметить, что рука, несмотря на жаркий и влажный вечер, сухая и холодная.

Густая сметана пузырилась в глубокой глиняной миске, стоявшей перед Анабель. Кусочки огурца блестели, как зелёное стекло. Поросёнок шумно пил молоко из керамической кружки с выщербленным краем. Допив до половины, он вытер ладошкой влажные губы и стал вертеть и раскачивать кружку. Молоко искрящейся голубоватой струйкой брызнуло на стол.

— Ах, ты… — Марта размахнулась, точно желая дать сыну подзатыльник, но вместо этого лишь потрепала по волосам.

Поросёнок удовлетворённо фыркнул и подмигнул Анабель.

Анабель тем временем почти не прикасалась к еде и смотрела вокруг во все глаза. В свете заката комната казалась карамельно-розовой. По стене проползала, гудя, зелёная с синим жирная муха. Лопоухий щенок — белый с рыжими подпалинами, мирно дремавший в углу, — поднял голову и заворчал, скаля зубы.

Часы на стене гулко забили. Из них вырвалась и затараторила кукушка. Медный маятник блеснул, как золотой.

Анабель до боли сжала в руке деревянную ложку. Ложка едва уловимо пахла можжевельником.

На какой-то миг Анабель показалось, что всё, что вокруг неё, и есть настоящее. Вечерний воздух, смешавшийся с запахами кухни. Пёстрый, заляпанный чем-то коврик на полу. Деревянный растрескавшийся стол, по которому Поросёнок гоняет перепачканными пальцами пушистые хлебные крошки. Щенок с выпуклыми синеватыми глазами и обрубленным хвостом, неуклюже ковыляющий к миске с объедками. Это — настоящее, это можно подержать и размять в ладонях как рыхлый ломоть свежего хлеба. А вся её прошлая жизнь — вся тьма и звёздные вихри — лишь сон… сон, от которого она наконец-то очнулась.

Сон? Но тогда…

Голос Марты вывел её из забытья.

— А где же твои родители? — спросила она, подливая Анабель молоко.

— Родители? Они… в ином мире, — честно призналась Анабель.

— Так ты сирота? Бедняжка. Но откуда ты пришла? Где твой дом?

— Это… сложно объяснить, — вздохнула Анабель, не изменяя своей политике честности.

Губы Марты еле заметно сжались.

— Но где же ты будешь жить?

— Представляешь, мама, — завопил в восторге Поросёнок, — Представляешь, она будет жить в том страшном доме с привидениями. Там, где все бояться жить. А она не боится. Вот!

— Ну, что ты! — всплеснула руками Марта. — Как же это можно? Привидения — это, конечно, сказки. Но там совершенно невозможно жить. Всё прогнило насквозь. И ни пола нет, ни мебели… Вот что, останься-ка этой ночью у нас, а там мы что-нибудь придумаем.

— У вас? — Анабель замерла. Больше всего ей хотелось остаться в этом доме, раствориться в нём, напитаться его теплом и уютом. Поросёнок сжал под столом кулаки и смотрел на неё почти умоляюще. У Анабель защемило в груди. Но тут…

Одна единственная мысль оборвала всё. Если она останется здесь, она не встретится ночью с Белиндой. Белинда никогда не придёт в этот дом — даже во сне. Никогда.

Глаза Анабель потемнели и сузились.

— Нет, — произнесла она, отодвигая незаметно тарелку. — Благодарю вас, но я буду жить в том доме. Мне всё равно, что там нет мебели, и… — Она запнулась, но не опустила глаз.

На лицо Марты набежала хмурая тень.

— Ну, что ж, — произнесла она отстранённо. — Как хочешь, конечно. Я вижу, ты… очень странная девушка.

«Странная». Она произнесла то же слово, что и Поросёнок. Но в её устах оно прозвучало как обвинение.

В багровых всполохах Анабель шла по лугу. Дом — её дом, — был виден издалека. Теперь, когда стремительно сгущалась тьма, он казался её сердцевиной. В сумрачной пропасти неба загорелись первые звёзды.

Вокруг стрекотали цикады и приторно пахло шиповником. Деревья шуршали, скрипели, молчали.

Оранжевые тёплые огни посёлка остались позади. Анабель не смотрела туда, она без оглядки шагала вперёд, к лесу, во тьму — в свою тьму. Непонятные ей самой редкие слёзы холодили и жгли лицо.