Виктор Куликов - Первый из первых или Дорога с Лысой горы

Хотя — нет, критики, разумеется, уцелели бы…

Теплоход с министерской важностью приближался к Твери, где в драматическом театре, в 19.00, фестиваль и должен был открыться. Ура фестивалю!

Ура-то ура. Крикнуть погромче, оно, конечно, одно удовольствие. Особенно утром пораньше, да если за стенкой спит ненавистная теща. Однако же, фестиваль вовсе не теща. От него короткими восклицаниями не отделаешься.

Вот и Тверь ожидала его целый год.

Знали бы вы, сколько самых замечательных совещаний, собраний и заседаний, ему посвященных, состоялось за этот год. Ужас, ужас!

А статьи в газетах, пресс-конференции?

А что за дивные резолюции накладывались на фестивальные документы! Мечта графомана…

Готовиться же ко всенародному празднику киноискусства начали в лучшем случае за месяц до его открытия. Лихорадочно, бестолково и нервно.

И потому к дню прибытия теплохода нерешенных проблем у организаторов накопилось столько, что любой здравомыслящий человек на их месте отказался б от этой затеи, плюнул и растер. Но здравомыслящие люди фестивалей не организовывают.

Поэтому, очнувшись как и весь город в семь утра того невозможного дня, Александр Александрович Дикообразцев, исполнительный директор фестиваля, оторопел безнадежно не от кошмарной мысли о нерешенных проблемах, а потому, что ни с того, ни с сего открывшему глаза Дикообразцеву представилось, будто он не сидит за своим рабочим столом, а лежит обессиленным на плохо оструганном деревянном кресте с раскинутыми вдоль перекладины руками. Солнце в зените и слепит глаза, хулиганистый ветер щекочет ноздри веселыми запахами цветущих весенних трав. А кто-то огромный, до черноты загорелый, с грубым лицом и сатанинской ухмылкой, склонившись над ним и гнусно сопя, показывает ему, Александру Александровичу Дикообразцеву, длинный ржавый гвоздь и брызжет слюной:

— Какие, говоришь, семь звезд? Какие там семь светильников? Будут тебе сейчас и светильники, и звезды!

Ну зачем гвоздь такой длинный? Зачем такой ржавый? И как же мерзко несет от этого, с сатанинской ухмылкой, чесноком!

Дикообразцев замотал протестующе головой, и взор его вернулся в номер-люкс гостиницы «Полноводная», весь второй этаж которой городские власти месяц назад отдали под штаб исполнительной дирекции, посчитав тем самым свой долг перед кинематографом исполненным.

Итак, вырвавшись из несуразного виденья, Дикообразцев вспомнил все, что готовил ему наступивший день, все понял, и ему не захотелось здесь быть.

Еще бы! Прямо перед ним, на столе, громоздилась страшенная по толщине стопка срочных бумаг, которые Дикообразцев не изучил безвозвратно потерянной ночью. А рядом с черным телефонным аппаратом, в голубенькой папочке, напрасно прождали всю ночь его подписи неотложные документы. И самое главное! Александр Александрович не составил ни плана размещения почетных гостей за столами торжественного банкета, ни списка-очередности на нем выступающих.

То есть не сделал того, без чего фестиваль состояться не может, не расписал первый банкет, а следовательно обрек его на скандальное фиаско.

Ну а провал первого, торжественного банкета равнозначен провалу всего фестиваля. Это — аксиома.

Кое-кто поговаривает даже, что фестивали вообще устраиваются исключительно ради банкетов. И хотя сам я с таким утверждением не согласен, но готов предложить на отсечение руку, если неправда, что банкеты без фестивалей бывают, а фестивали без них — никогда.

И уж кто-то, а Дикообразцев-то в незыблемости этой аксиомы убеждался не раз. Сколько конкурсов, фестивалей и смотров провел он за свою жизнь? Не подсчитать. И поэтому знал, что банкеты выполняют на них роль раствора, сцепляющего обыкновенные кирпичи в необыкновенное здание. Если же раствор сей замешать неправильно, то здание в лучшем случае покосится, а в худшем — развалится.

И обломки его рухнут на чью, догадайтесь, голову?.. Правильно! На голову исполнительного директора.

А у Александра Александровича до сих пор голова имелась, если не ошибаюсь, одна. Совсем не гранитная, чтобы подставлять ее под что ни попадя.

Она, эта голова, и обязана была за ночь родить план рассадки и список-очередность. И даю честное благородное слово, родила бы, несмотря на то, что у Дикообразцева так и не было официальных данных о том, конкретно кто из высоких персон прибудет на открытие фестиваля.

Не спрашивайте, как возможно составить рекогносцировку банкета, представления не имея о его гостях. Мне этого знать не дано.

Могу лишь сообщить, что сам Дикообразцев предполагал составить эту самую рекогносци… тьфу ты, черт!.. ровку, исходя из того, кто может приехать.

Будучи многоопытным преферансистом, Александр Александрович мог раскладывать и просчитывать и не такие комбинации. Так что не верьте, когда вам твердят, что от карт только вред. Только вред от них лишь тому, кто играть не умеет.

Впрочем, такая нужная ночь прошла. Накатывал день, и был он у Дикообразцева расписан заранее по минутам. Времени наверстывать упущенное не оставалось.

И Александру Александровичу вдруг захотелось невыносимо назад в погасшее виденье. Туда, на крест, под вызывающее тошноту чесночное дыханье до черноты загорелого хозяина сатанинской ухмылки.

Ну что такое, в конце концов, какой-то гвоздь? Пусть ржавый и непомерной длины, пусть! С ним во всяком случае все ясно и просто. А тут…

Сделав над собою такое усилие, что аж в ушах засвистело, Дикообразцев наконец окончательно вернулся в настоящий мир, в свой люкс и в нынешнее безотрадное состояние тающей на солнце льдинки.

Вернулся, и выяснилось, что в номере он не один, что из обитого коричневой кожей кресла у окна трогательно моргает на него местный киновед Слюняев.

Присутствие киноведа озадачило Александра Александровича настолько, что он даже забыл на некоторое время обо всем, только что его так терзавшем.

Слюняев? Этот кроткий, застенчивый вампир — здесь? И, похоже, провел в кожаном кресле всю ночь?

Быть такого не может!

Но было, было, и никуда ты, милок, не денешься, и ни к чему тебе теперь наимоднейшие подтяжки, — как успокаивают европейца гостеприимные африканские каннибалы, предусмотрительно разжигая костер пожарче. На слабом огне гостю, пожалуй, будет неуютно…

Короче, как ни пытался Дикообразцев убедить себя в том, что Слюняев ему только привиделся, киновед сидел себе в кресле, вздрагивал кукольными ресницами и смотрел на исполнительного директора наивными глазами котенка.

Необходимо заметить, что Дикообразцев был от природы человеком очень компанейским, легко и быстро завязывал доверительные отношения с самыми разными людьми, и с подавляющим большинством из знакомых обращался на «ты».