Роберт Маккаммон - Лебединая песнь. Последняя война

— Но…

Они подумают, что мы атакуем!

— Дело в том, что они поймут: мы не боимся, — Хэннен стряхнул столбик пепла в пепельницу, — даже если это безумие. Но, Бог свидетель, русские уважают безумие больше, чем страх. Если мы дадим им подвести ядерные ракеты, направленные на наши побережья, и при этом не пошевельнем и пальцем, мы подпишем смертный приговор Соединенным Штатам Америки!

Президент закрыл глаза. Резко опять открыл их. Ему привиделись горящие города и обуглившиеся темные предметы, некогда бывшие человеческими существами. С усилием он произнес:

— Я не хочу быть человеком, начавшим Третью Мировую войну. Вы это можете понять?

— Она уже началась, — заговорил Синклер. — Черт, весь этот проклятый мир воюет, и все ждут, чтобы или Иван, или мы нанесли нокаутирующий удар. Может быть, все будущее мира зависит от того, кто возьмется стать самым безумным! Я согласен с Гансом, если мы в ближайшее время не сделаем шага, мощный стальной дождь прольется на нашу жестяную крышу.

— Они будут отброшены, — бесцветным голосом сказал Нэрремор. — Их отбрасывали раньше. Если мы пошлем группы охотников-убийц на те подлодки и они взлетят на воздух, то русские узнают, где проходит линия. Будем сидеть и ждать или мы покажем им свои мускулы?

— Сэр? — поддакнул Хэннен. Он глянул на часы, на которых было без двух минут одиннадцать. — Думаю, что теперь решение за вами.

Я не хочу принимать его, — чуть не закричал он. Ему нужно время, нужно уехать в Кэмп-Дэвид или на одну из долгих рыбалок, которые он любил, будучи сенатором. Но сейчас времени на это не было. Руки его сцепились. Лицо так напряглось, что он испугался, что оно сейчас треснет и распадется на куски, как маска, и ему не придется увидеть, что лежит под нею. Когда он поднял глаза, рассматривающие его энергичные мужчины все еще были тут, и ему показалось, что чувства покинули его.

Решение. Решение должно быть принять. Прямо сейчас.

— Да! — это слово никогда прежде не звучало так страшно. — Хорошо. Мы приведем… — он запнулся, сделал глубокий вдох. — Мы приведем войска в боевую готовность «ноль»: адмирал, поднимите ваши спецсилы. Генерал Синклер, я хочу, чтобы ваши B-1 ни на один дюйм не влезали на русскую территорию. Вам ясно?

— Мои экипажи могут пройти по этой линии даже во сне.

— Запускайте кодовые команды.

Синклер принялся за работу на клавиатуре перед собой, потом поднял телефонную трубку, давая устное подтверждение САК в Омаху и НОРАД в крепость в горе Шейен, штат Колорадо. Адмирал Нэрремор взял телефонную трубку, немедленно соединившую его со штабом военно-морских сил в Пентагоне. В несколько минут военно-воздушные и военно-морские базы страны заживут повышенной активностью. Шифрованные команды о нулевой боевой готовности прошелестят по проводам и несмотря на это будут выполнены другие подтверждающие действия на радарном оборудовании, датчиках, мониторах, компьютерах и сотнях других элементах высокотехнологичной военной машины также, как и десятках крылатых ракет и тысячах ядерных боеголовок, скрытых в бункерах по всему Среднему Западу от Монтаны до Канзаса.

Президент замкнулся. Решение принято. Председатель КНШ Бергольц попрощался с собравшимися и подошел к Президенту, чтобы взять его за плечо и сказать, какое правильное и твердое было это решение. После того как военные советники и чиновники покинули Ситуационную Комнату и двинулись к лифтам в ближайшем вестибюле, Президент остался сидеть в одиночестве. Трубка его остыла, но он никак не мог прийти в себя и снова разжечь ее.

— Сэр?

Он подскочил, повернувшись на голос. Хэннен стоял около двери.

— У вас все в порядке?

— Все в порядке, — слабо улыбнулся Президент. Воспоминания о славных днях астронавта промелькнули у него в голове. — Нет, Господи Иисусе, я не знаю. Думаю, что в порядке.

— Вы приняли правильное решение. Мы оба знаем это. Советы должны осознать, что мы не боимся.

— Я боюсь, Ганс! Я чертовски боюсь!

— И я тоже. И все другие, но нами не должен править страх.

Он придвинулся к столу и перелистнул некоторые папки. Через минуту придет молодой человек из ЦРУ, чтобы уничтожить все эти документы.

— Мне кажется, что вам лучше послать Джулиана и Кори сегодня вечером в подземное убежище, сразу же, как только они соберут вещи. А мы что-нибудь придумаем для прессы.

— Разберемся, когда прибудем, мы всегда успеем.

— Ганс? — голос Президента стал мягче, чем у ребенка, — если…

Если бы вы были Богом… Вы бы уничтожили этот мир?

Мгновение Ганс молчал. Потом:

— Полагаю… Я бы подождал и посмотрел. Если бы я был Богом, я имею в виду.

— Подождал и посмотрел на что?

— Кто победит. Хорошие парни или плохие.

— А между ними есть какая-нибудь разница?

Хэннен умолк. Попытался говорить, но понял, что не может.

— Я вызову лифт, — сказал он и вышел из Ситуационной Комнаты.

Президент разжал ладони. Падающий сверху свет сверкнул на запонках, украшенных печатью Президента США, которые он всегда носил.

— У меня все в порядке, — сказал он про себя, — все системы работают.

Что-то сломалось у него внутри, и он чуть не заплакал. Ему хотелось домой, но дом был далеко-далеко от его кресла.

— Сэр? — позвал его Хэннен.

Двигаясь медленно и скованно, как старик, Президент встал и вышел навстречу будущему.

ГЛАВА 2

СЕСТРА УЖАС

11 часов 19 минут после полудня.

(восточное дневное время).

Нью-Йорк.

Трах! Она почувствовала, как кто-то ударил по ее картонной коробке, и схватила, а затем прижала к себе поплотнее свою брезентовую сумку. Она устала и хотела покоя. Девушке нужен сон красоты, подумала она и снова закрыла глаза.

— Я сказал, пошла вон!

Руки схватили ее за лодыжки и грубо выволокли из коробки на мостовую. Когда ее вытащили, она негодующе закричала и начала бешено лягаться.

— Ты, сукин сын, негодяй, оставь меня в покое, негодяй!

— Глянь на нее, какое дерьмо! — сказала одна из двух фигур, стоявших над ней, освещенных красным неоновым светом от вьетнамского ресторанчика напротив Западной Тридцать Шестой улицы.

— Это женщина!

Другой человек, который держал ее за лодыжки выше грязных брезентовых спортивных туфель и вытащил ее наружу, прорычал хриплым голосом:

— Женщина или нет, а я расшибу ей задницу.

Она села. Брезентовая сумка со всеми столь дорогими ей принадлежностями плотно прижата к ее груди. В красном потоке неона на скуластом крепком лице видны глубокие морщины и уличная грязь. Глаза, запавшие в фиолетовые провалы бледного водянисто-голубого цвета, светятся страхом и злобой. На голове голубая шапочка, которую она днем раньше нашла в опрокинувшемся мусорном ящике. Одежда состояла из грязной серой с набивным рисунком блузы с короткими рукавами и мешковатой пары мужских коричневых брюк с заплатами на коленях. Это была ширококостная плотная женщина, живот и бедра выпирали из грубой ткани брюк; одежда, как и брезентовая хозяйственная сумка, попала к ней от доброго служителя Армии Спасения. Из-под шапочки на плечи неряшливо падали коричневые волосы с проседью, часть из них была обкромсана то тут, то там, где удалось достать ножницами. В сумке лежали в неописуемом сочетании предметы: катушка рыболовной лески, проеденный молью ярко-оранжевый свитер, пара ковбойских сапог со сломанными каблуками, ржавый церковный поднос, бумажные стаканчики и пластмассовые тарелки, годичной давности журнал «Космополит», кусок цепочки, несколько упаковок фруктовой жвачки и другие вещи, о которых она уже и позабыла, были в той сумке. Пока двое мужчин разглядывали ее, один из них угрожающе, она сжимала сумку все крепче. Ее левый глаз и скула были ободранные и вздувшиеся, а ребра болели в том месте, которым ей пришлось считать ступени лестницы по милости одной разгневанной женщины из христианского приюта три дня назад. Она приземлилась на площадке, вернулась назад по лестнице и вышибла у той женщины пару зубов точным свинцовым ударом правой.