Валерий Михайлов - Комедианты

Ты была совсем ещё девочкой. Детская стрижка, слегка пухленькие щёчки, футболка, джинсы, сандалии почти без каблучков. Ты забавно держала папиросу в руке и совсем ещё по-детски щурилась, когда дым попадал в глаза.

Тогда у нас ничего не получилось. Мы были слишком пьяны, слишком возбуждены, слишком… Мы пили крепчайший (по столовой ложке с горкой на чашку) настоящий варёный кофе (другой я не признаю), закусывая его «White-see-channel», или, говоря проще, «Беломорканалом». Ты читала «Соловья и розу», а я любовался тобой. Ты осталась, осталась до утра, несмотря на то, что мама строгая, но мама – это только завтра, тогда как сейчас… Сейчас было нашим, и ты позволила себя раздеть до трусиков, чтобы, юркнув под одеяло, снять последнее вето на любовь, которое тут же было отправлено под подушку…

Меня трясло тогда мелкой дрожью от страсти, которая, о злой рок, сделала меня ни на что не способным. И только утром, после короткого тревожного сна, я смог тебя взять, сонную, очень похожую на маленького ребёнка.

Наша свадебная фотография. Ты, милая… Строгий классический костюм (практичная, ты предпочла его подвенечному платью – куда я его ещё надену), туфли на высоких каблуках (настоящая пытка для тебя, привыкшей к легкой, практичной обуви). На твоём полностью соответствующем протоколу лице улыбка победительницы. Ты выиграла эту партию. А я… Я никогда не умел, вернее, не хотел проигрывать с хорошим лицом… На моём лице траур.

Дяди, тёти, бабушки, дедушки… Толпа родственников саранчой облепила свадебный стол. Идиотские тосты, тошнотворные традиции. Массовик-затейник, не дающий ни пожрать толком, ни покурить… Покупка невесты, машины, загс… Обряд, сценарий которого написан выпускником школы для умалишённых, фотографирование у памятника (что мы, хуже других?). Комсомольское собрание в самом кошмарном его проявлении. Моей же мечтой была свадьба о четырёх головах – я, ты и два свидетеля…

Выиграв бой, ты проиграла войну. Конечно, ты теперь взрослая замужняя женщина. Детские забавы, как и детские болезни… Всё как надо, всё как у людей. Ты и меня пыталась сделать рабом протокола.

Одни воскресные обеды у твоих родственников чего стоили. Они повторялись практически слово в слово, превратив воскресные дни в пытку пошлостью. Твой подвыпивший папик комментировал события в Мире, до которых мне не было никакого дела, или делился жизненным опытом. Он учил нас жить, а сам продолжал класть деньги на книжку. Твоя мама вечно рассуждала о нравах и о том, какой должна быть семья. За столом же все сосредоточенно пытались есть ножом и вилкой (что вам давалось с большим трудом) и мешать сахар без малейшего звука. Однажды у меня зачесался нос…

Наши ссоры начались из-за денег. Я слишком мало для тебя получал и слишком легко зарабатывал. Сознаюсь, я работал не более 4 часов в день, но мне этого хватало. К тому же бизнесменом мне было не стать, характер не тот, да и не хотел я. Тем более что от голода никто не умирал и голиком не ходил. Твоей же маме хотелось иметь зятя-труженика, зятя при карьере и положении, в то время как моя официальная служба не давала мне ровным счётом ничего, кроме стажа в трудовой книжке, честной уплаты налогов и возможности работать не более двух часов в день. Воздав Кесарю Кесарево, я отправлялся домой, где меня ждало хобби, которое как раз и приносило те самые средства к существованию. Хобби тоже отнимало часа по два в день. Оставшееся активное время суток уходило на восхищение древними греками, больше всего на свете ценившими досуг. Твоя же мамочка досуг совсем не ценила, определяя его как леность и тунеядство. И каждый раз после обеда, когда вы уединялись у неё в комнате (ну, не будем мешать мужчинам), ты получала очередное вливание на тему: каким должен быть зять. Она заводила тебя на все сто, и по возвращении домой ты как хорошо выдрессированная собака выполняла команду «фас», омрачая тем самым не только не испорченный твоими родственниками остаток выходного, но и пару-тройку последующих дней.

Наши «серьезные разговоры» выглядели примерно так:

– Опять ты целый день торчишь за компьютером! – набрасывалась ты на меня. – Лучше бы работать пошёл, как все нормальные люди.

– Я работаю.

– Ты называешь это работой?!

– Я называю это работой.

– Ни хрена не делаешь, целыми днями сидишь за компьютером.

– Что тебе надо?

– Чтобы ты работал, как все нормальные люди.

– Тебе надо, чтобы я где-то шлялся целый день?

– Мне надо, чтобы ты деньги зарабатывал.

– На тех работах, какие ты мне сватаешь, я буду получать ещё меньше.

– По крайней мере, будешь меньше торчать в Интернете.

– Ты предлагаешь мне торчать где-нибудь в бане с тёлками и пивом?

– Ты на самом деле такой дурак или специально надо мной издеваешься?

– Это ты надо мной издеваешься. Хочешь сделать из меня приличного человека, загнать в гроб, а вдобавок заставить целый день ишачить ради таких же денег, которые у нас есть сейчас.

– Я хочу, чтобы ты стал нормальным.

– Как ты? Или как твои папочка с мамочкой?

– А чем тебе не нравятся мои родители?

– Мне всем нравятся твои родители. Это я вам никому не нравлюсь.

– Потому что ты ни хрена не делаешь, чтобы понравиться.

– Если я смогу когда-нибудь понравиться твоей мамаше, то перестану нравиться себе.

– Вот именно. Ты никого не любишь, кроме себя.

– Я люблю тебя.

– Да? И что же ты такого сделал из любви ко мне?

– Сходил на воскресный обед. И даже был немного вежливым.

– Ну, знаешь…

Ты нервно закуривала сигарету. Ты всегда хваталась за сигарету, когда у тебя по какой-либо причине не было нужных слов. Иногда мне казалось, что ты и начала-то курить только ради того, чтобы было чем латать лингвистические дыры в твоём миропорядке.

Такие разговоры, повторяющиеся с регулярностью размеренных сексуальных актов, не могли привести ни к чему хорошему. Мы понимали, что это начало конца, но ничего не могли с собой поделать. По большому же счёту, мы и не пытались ничего поделать с собой, избрав друг друга точками приложения сил, что воистину было сизифовым трудом.

Отчаявшись сотворить из меня человека, ты повернулась к Богу. Сначала это была дань моде, превратившаяся со временем в навязчивую идею замолить грехи. Бедняжка, ты решила, что твоя несчастливая жизнь, непутёвый муж и полное отсутствие перспективы есть не что иное, как наказание за грехи, которые ты теперь пыталась замаливать. Ты расписалась в нашей несостоятельности, решив получить всё то, о чём так долго мечтала, непосредственно из первоисточника.

Я оказался не у дел. Я почти физически ощущал его присутствие даже в нашей постели, что делало меня совершенно несостоятельным как мужчину. Я не мог, не хотел тебя делить ни с кем, даже с Богом. Всё или ничего! Первое время меня это бесило, вгоняло в уныние, лишало сна. Я ревновал, ревновал тебя страшно, при этом я никому не мог пожаловаться на свою ревность. Разве можно ревновать к самому Богу!