Олег Маркеев - Таро Люцифера

Но после непродолжительного совещания с хорунжим и с согласия князя он решил все же оставить обоз из телег и тарантасов, доверху груженных книгами, у заставы с наказом дождаться отряда пехоты и, примкнув к нему, большаком двигаться в имение князя. А самим двигаться малым отрядом на рысях.

По совету князя уже заполночь съехали с большака, по которому двигались разрозненные маршевые колонны и едва тащились груженные скарбом подводы и плелись пешие беженцы, на проселок, коротким путем ведущий к имению.

Утро встретили на пустынной дороге, петлявшей среди яблоневых садов.

Сильвестр лениво понукал уставших лошадей, и коляска, в которой дремал князь Козловский, едва тащилась. Казаки тихо ворчали, косясь то на возницу, то на командира. Корсаков сам клевал носом, то и дело, встряхивая головой, чтобы отогнать подступающую дремоту.

Хорунжий перегнулся в седле и сорвал несколько яблок. Под потоком росы, хлынувшей с веток, радостно фыркнули конь и седок.

— Угощайтесь, ваше благородие! — Хорунжий предложил пару наливных яблок корнету.

Корсаков потер яблоко о рукав доломана и с хрустом надкусил. Кислая влага освежила и прогнала сон.

— Что носы повесили, казачки? Рысью, ма-арш! — бодрым голосом скомандовал Корсаков.

Казаки с радостью дали шенкелей своим скакунам, Сильвестр нехотя хлестнул вялых лошадок князя.

Дорога, нырнув в низину, залитую бледным туманом, уводила их все дальше и дальше от обреченного города.

— Ваше благородие! — Один из казаков, ехавший в арьергарде, поравнялся с корнетом. — Гляньте! Кажись, пожар.

Корсаков развернул коня.

В рассветном небе над Москвой полыхало зарево большого пожара.

Хорунжий крепко выругался, и все, словно по команде резко осадили коней.

— Похоже, в Замоскворечье, — тихо сказал Сильвестр.

— Нет, ближе, — не согласился Козловский, привстав в коляске. — Это, по всему видать, на Басманной. Склады с лесом, не иначе. Слыхал я, что князь Растопчин грозился пожечь Москву, чтобы врагу не досталась. Но без высшего соизволения вряд ли бы он решился.

— Значит, вышло на то соизволение, — пробурчал Головко. — Эх, добра то сколько пропадет!

— Все, едем дальше, — скомандовал Корсаков. — Далеко ли до усадьбы, ваше сиятельство?

— К полудню доберемся, господин корнет.

— Ну, к полудню, так к полудню, — вздохнул Корсаков, посылая коня вперед.

Что, не терпится в полк вернуться? — Князь не мог опять задремать из-за качки и решил скоротать время в беседе. — Прекрасно вас понимаю, молодой человек. Сам таким был. Я ведь и с Суворовым, Александром Васильевичем, на Кубани побывал. И с Михаилом Илларионовичем Кутузовым служить довелось. При императоре Павле князь военным губернатором Петербурга состоял. А я при нем имел честь офицером по особым поручениям… Да-да, и мне служить довелось, хоть по нынешнему виду и не скажешь. Как считаете, господин корнет, баталию при Бородине мы выиграли, или проиграли?

— Мнения на сей счет разные, — с солидным видом ответил Корсаков. — И все же я полагаю, что Бородино мы по меньшей мере не проиграли. Хотя могли и выиграть! Слыхал я, как немец Клаузевиц, при штабе состоящий, то же самое сказывал.

— Что нам немец штабной? — проворчал Головко, ехавший с другой стороны коляски. — Немец русскую кровушку не жалеет.

— Ты же сам в рейд[7] по тылам при Бородине ходил, Георгий Иванович, — перебил его Корсаков. — Уже и обозы рядом были, да что обозы, самого Буонапартэ захватить могли!

— Разве ж то рейд! Так, безделица, — отмахнулся хорунжий. — Резервный полк разогнали, да обозников порубали. Ну, итальянцев пощипали немного. Шашками-то много не навоюешь, а артиллерию позабыли. Чуть конные егеря, да пехота подступили — так и отбой играть! Вот и вся кумпания… Потеха, а не война. Атаман Матвей Иванович сильно недоволен был. Да и казачки до сих пор плюются.

— Есть тактика, братец, а есть стратегия! — со всей солидностью, право на которое ему давала должность при штабе Лейб-гвардии гусарского полка, возразил Корсаков. — Генерал-лейтенант Уваров[8] посчитал, что задачу тем рейдом вы выполнили, время выиграли, резервы французские на себя оттянули…

— Вон аж куда оттянули! — проворчал Головко, ткнув нагайкой за плечо.

Козловский, откинувшись на подушках, переводил взгляд с одного на другого, с любопытством прислушиваясь к спору.

— А мне говорили, — вмешался князь, — что за Бородино единственные из генералов только Матвей Иванович, да Федор Петрович Уваров наград не получили. Правда, ли?

— C’est inoui,[9] но, к сожалению, это так, — подтвердил Корсаков. — Офицеры корпуса в недоумении, чтобы не сказать: в негодовании!

Земля под копытами коней ощутимо дрогнула, низкий басовитый гул возник со стороны Москвы, раскатился, будто отдаленный гром, заставив всех обернуться.

Показалось, даже свет занимающейся зари погас, отступив перед огненным всполохом, на несколько мгновений осветившим небо над городом.

Козловский задумчиво кивнул, словно подтверждая свои мысли.

— Sapristi![10] — воскликнул Корсаков. — Что это было?

— А помните, mon chere[11], артиллерийского капитана возле Никольских ворот? — отозвался князь. — Там были пороховые склады. Похоже, он выполнил приказ. Поднял склады на воздух.

— Но зачем же?! — вскрикнул Корсаков.

— Стратегия, как вы изволили выразиться, mon chere. Михаил Илларионович прикрывает отступление армии. На неприятеля впечатление произведет, не сомневайтесь.

Хорунжий, услышав слова князя, почернел лицом и истово перекрестился.

— Вы, похоже, одобряете действия командующего? — после секундного замешательства, так же осенив себя крестом, спросил Корсаков.

— Москва многое вынесла, переживет и это, — с мягкой улыбкой ответил князь. — В утешение могу вам сказать, что дни Наполеона сочтены. Мне сказали об этом карты.

— Карты? — усмехнулся Корсаков. — Верить можно только военным картам! Остальное — чушь. К примеру, одна цыганка нагадала, что мне надо бояться металла. Ха, эка невидаль! От чего же принимать смерть военному человеку, как не от стали?

— А знаете, господин корнет, — Николай Михайлович внимательно посмотрел на него. — Гадалка имела в виду нечто другое. Металл дарует вам славу, но и великое бесчестье.

— Это как прикажете понимать?

— Я ясно вижу. — Голос князя вдруг стал глухим, глаза затуманились. — Вижу… Вы посягнете на то, за что нынче готовы отдать самое жизнь вашу…

Он откинулся в коляске.