Борис Левандовский - Другая жизнь

Когда он поднимал стекло, Филипп ухватил его за руку и крепко сжал, в глазах набухли слезы.

— Прости, что втравил тебя в это…

В момент, когда острие лопаты впервые касается твердой поверхности крышки гроба, Орест настолько обессилен, что отказывается от заслуженной сигареты. Садится прямо на сырую землю и закрывает глаза, чувствуя, как холодный сырой ветер обдувает его горящие, стертые в кровь ладони, принося небольшое облегчение, уменьшая боль. А всего в полуметре под ним — старый приятель, в недалеком прошлом лучший друг, на чьей руке сейчас надето кое-что, ради чего Орест тут.

Он вдруг открывает глаза и удивленно озирается по сторонам, остро ощущая мягкие прикосновения окружающей темноты к своему рассудку и промозглой сырости к остывающему в покое телу, озирается так, словно не понимает, как мог очутиться в таком месте. На несколько мгновений им овладевает сложная смесь чувств — недоумение, паника, ужас, боль потери, негодование… Неужели он действительно это делает?! Орест начинает подниматься на ноги… Но вновь опускается на землю и на его лицо постепенно возвращается прежнее выражение, которое здесь никому не дано увидеть. На нем опять проступают усталость и смиренная решимость довести начатое до конца. Да, он это делает и, черт возьми, сделает!

Ему кажется — теперь кажется, — это далеко не самая высокая цена, которую некоторым доводится платить за чужие ошибки. Просто так устроен мир, где справедливость — не более чем жребий, брошенный рукою случая, просто числа сожрали еще одну доверчивую душу…

Поздним вечером следующего дня Орест впервые за двадцать восемь лет своей жизни оказался за пределами Украины. Они добрались до Луганска — автостопом, сменив три машины, поскольку все еще опасались возможного преследования, — а затем обычным автобусом до поселка Миловое, где пересечь границу с Россией можно было так же незаметно и беспрепятственно, как перейти с одной стороны улицы на другую. Собственно, так и произошло.

— Все, что остается, это двигаться в направлении, где делать нам абсолютно нечего, а потом на какое-то время затихнуть, — сказал Орест, когда они проехали начальный отрезок пути. Как-то само собой лидерство и принятие окончательных решений в их тандеме досталось именно ему. Не в том дело, что Филипп являлся виновником их бед, — так было всегда между ними, прошлое словно просочилось в настоящее. Филипп же никогда не бунтовал против такого расклада — ни тогда, ни сейчас.

— Теперь нас вычислить практически невозможно. Во всяком случае, на первых порах. Можем двинуть… как насчет Урала?

Филипп пожал плечами, затем кивнул, соглашаясь.

— А потом что?

— Не знаю, что потом, — Орест не видел смысла в утешительных иллюзиях, равно как и в строительстве далеко идущих планов. — До «потом» еще следует дожить.

Эти слова стали для них пророческими. Ну, как минимум наполовину.

Однако когда они пересекли границу, от внимания Ореста не скрылось, что депрессия Филиппа только усилилась.

Они провели целый день в Воронеже, затем проехали Липецк, сделали крюк в сторону Рязани и вновь повернули на северо-восток. К шестому дню путешествия они оказались в Перми. Сняли в небольшой частной гостинице двухместный номер, рассчитывая отдохнуть несколько дней, а заодно решить, что делать дальше; бесконечная езда обостряла чувство преследования, не слишком располагавшее к составлению планов, от которых зависела их жизнь.

Филипп первым делом обзавелся карточкой одного из местных интернет-провайдеров и подключил к телефонной сети свой ноутбук. Как только пальцы Филиппа коснулись клавиатуры, занявшись привычным делом, Орест впервые за все эти дни заметил промелькнувшую на его лице улыбку.

Приняв душ, он сразу отправился спать, а утром, открыв глаза, увидел Филиппа, по-прежнему сидящего за столом перед своим ноутбуком. Заметив, что он уже проснулся, Филипп сказал:

— Нам нужно поговорить. Я кое-что сделал.

По красным белкам его глаз Орест сразу понял, каким образом тот провел ночь.

— Ты им не нужен без меня, поэтому через какое-то время сможешь вернуться назад, — продолжил Филипп, когда утренний душ и чашка кофе окончательно привели Ореста в бодрствующее состояние. — Что касается меня… — он усмехнулся лишь одними губами. — Похоже, мне придется начать новую жизнь. Где-то, как-то…

— Значит, дальше хочешь плыть один?

— Да, — ответил Филипп с несвойственной ему твердостью. — Я долго думал. Достаточно, что я и так впутал тебя в эту историю. И еще неизвестно, чем она окончится. Не хочу, чтобы ты дальше оставался со мной.

Он вдруг засуетился, взял со стола небольшой клочок бумаги и протянул Оресту.

— Я открыл для тебя электронный счет в системе E-gold. Вот, возьми, тут логин и пароль. Что с этим делать, решишь сам.

Орест машинально взял протянутый клочок бумаги.

— Считай это компенсацией за… — Филипп внезапно смутился, вспыхнул, будто вся кровь устремилась к его лицу. — Прости. Это подарок. На прощание.

Остается лишь смахнуть крупные комья земли с крышки гроба. Может, это безумие, но Орест не хочет, чтобы земля попала внутрь, когда он ее откроет, чтобы вновь увидеть Филиппа и снять часы с его холодной и давно неживой руки.

«Она все равно попадет туда», — думает он, сгребая землю кровоточащими ладонями, и вспоминает Филиппа, протягивающего клочок бумаги.

...подарок… на прощание…

Это последнее четкое воспоминание о Филиппе, когда тот был еще жив, Остальное размыто и запутано, словно его память — перетасованная колода карт, И так вплоть до момента, пока он не очнулся в больнице этого городка со странным названием Сутемь.

Вот они едут в стареньком «Форде-Фиеста» к последнему пункту своего совместного путешествия, где их пути разойдутся. Вероятно, навсегда. Они пьют водку и негромко разговаривают, устроившись на заднем сидении. В салоне звучит какая-то музыка из радиоприемника, то и дело теряющего устойчивый сигнал. Водитель постоянно теребит ручку настройки, беззлобно ворча в пышные рыжие усы; ему немногим за пятьдесят, он только что выдал замуж старшую дочь и теперь возвращается к себе домой в Тюмень.

Филипп как всегда легко пьянеет и вскоре уже едва ворочает языком.

— Там… у тебя… — его взгляд пытается сосредоточиться на левом ухе Ореста. — Шесть… шестьсот штук вечнозеленых… — и вырубается, уронив голову на грудь.

Орест допивает водку прямо из горлышка бутылки и думает о маленьком клочке бумаги во внутреннем кармане своей куртки, о том, как все может быть относительно в этой жизни, о том, что самый обычный листок, вырванный из старого блокнота, с логином и паролем может стоить больше, чем слиток золота, всего лишь клочок бумаги, такой ненадежный, слишком ненадежный…