Томас Лиготти - Последний пир Арлекина

За несколько недель до поездки я начал репетировать, оттачивать ловкость рук при исполнении фокусов, бывших когда-то моей фишкой. Я отдал в химчистку костюм, купил грим и теперь был полностью готов. Даже получил разрешение из университета отменить кое-какие лекции перед праздниками, объяснив администрации суть проекта и сказав, что в город необходимо приехать за несколько дней до фестиваля, чтобы провести кое-какие исследования, отыскать информаторов и все такое. На самом деле мой план заключался в том, чтобы отложить официальные расспросы на время после фестиваля, а сначала погрузиться, насколько это будет возможно, в подготовку и организацию праздника. Разумеется, я собирался вести дневник.

С одним источником я хотел проконсультироваться заранее. Я вернулся в ту далекую библиотеку, чтобы просмотреть выпуски «Курьера Мирокава», датированные декабрем два десятилетия назад. Одна найденная история подтвердила мысль, высказанную Тоссом в его статье «Арлекин», хотя само событие, видимо, произошло после того, как Тосс написал статью.

История, описанная в «Курьере», произошла через две недели после окончания фестиваля двадцать лет назад. В заметке шла речь об исчезновении женщины по имени Элизабет Бидл — жены Самюэля Бидла, владельца отеля в Мирокаве. Власти округа предполагали, что это был один из случаев «праздничного суицида», которые каждый сезон происходили в окрестностях Мирокава. Тосс задокументировал это в своем «Арлекине», хотя я подозревал, что в наши дни эти смерти были бы аккуратно отнесены к разряду «сезонных эмоциональных расстройств». Как бы там ни было, полиция провела поиски у наполовину замерзшего озера на окраине Мирокава, где в предыдущие годы были найдены трупы многих успешных самоубийц. Однако в том году тело не нашли. В газете имелась фотография Элизабет Бидл. Даже на зернистой пленке микрофильма бросались в глаза энергичность и жизнелюбие миссис Бидл, поэтому гипотеза «праздничного самоубийства», с такой готовностью предложенная, чтобы объяснить ее исчезновение, показалась мне странной и в некотором роде несправедливой.

Тосс в своей короткой статье писал, что ежегодно происходят изменения в душевном или духовном состоянии, которые, видимо, действуют на Мирокав наряду с зимними метаморфозами. Он не уточнял их происхождение, но утверждал, в своей привычно загадочной манере, что влияние «подсезона» на город весьма отрицательно. Вдобавок к суицидам в этот период прослеживался всплеск «ипохондрических» состояний — так характеризовали заболевание тамошние медики в беседах с Тоссом двадцать лет назад. Положение дел ухудшалось, достигая пика в дни проведения фестиваля в Мирокаве. Тосс предполагал, что с учетом скрытности жителей маленьких городов ситуация, возможно, была еще более серьезной, чем могло выявить небрежное расследование.

Взаимосвязь между фестивалем и коварным подсезонным климатом — вот вопрос, по которому Тосс так и не сумел сделать четких выводов. Но все же он написал, что эти два «климатических аспекта» существуют в городе параллельно и очень давно, если судить по доступным архивным документам. Если посмотреть историю округа Мирокав за девятнадцатый век, можно выяснить, что тогда город назывался своим первоначальным именем — Нью-Колстед, а жители подвергались осуждению за то, что устраивали «непристойные и бездушные пиры» вместо нормальных рождественских ритуалов. (Тосс в своей статье замечает, что историк перепутал два различных аспекта сезона, фактическая взаимосвязь которых в высшей степени антагонистична.) В заметке «Арлекин» фестиваль не прослеживается до его ранних проявлений (это в принципе невозможно), однако Тосс подчеркивает новоанглийское происхождение основателей Мирокава. Следовательно, фестиваль был когда-то перенесен из этого региона и вполне мог существовать не меньше столетия — если, конечно, его не привезли из Старого Света. В этом случае его корни не будут ясны до тех пор, пока не удастся провести более глубокие исследования. Ссылка же Тосса на сирийских гностиков явно намекает на то, что такую возможность нельзя исключить полностью.

Но скорее всего, рассуждения Тосса основаны на том, что фестиваль берет начало в Новой Англии. Он написал об этом географическом отрезке так, словно он — самое подходящее место для окончания изысканий. Складывалось впечатление, что сами слова «Новая Англия» были лишены для него традиционного смысла и означали ни больше ни меньше как доступ ко всем землям, известным и неизвестным, и даже к эпохе доцивилизованной истории региона. Получив часть образования в Новой Англии, я некоторым образом мог понять это сентиментальное преувеличение, потому что там и в самом деле существуют места, которые кажутся архаическими вне всяких хронологических мерок, превосходя сравнительные стандарты времени и достигая своего рода абсолютной античности, которую невозможно постичь логикой. Но я был не в силах понять, как это туманное предположение соотносится с маленьким городком Мирокавом. Тосс и сам заметил, что в жителях Мирокава не прослеживается какое-либо загадочное примитивное сознание; напротив, внешне они производят впечатление людей, ничего не знающих о происхождении их зимнего развлечения. Однако то, что традиция прошла испытание временем, сумев затмить даже традиционные рождественские праздники, говорит о том, что они прекрасно понимают значение и смысл фестиваля.

Не буду отрицать, что все, узнанное про фестиваль в Мирокаве, действительно вызвало у меня ощущение «руки судьбы», в особенности из-за вовлеченности в это столь значимой фигуры из моего прошлого, как Тосс. Впервые за время своей академической карьеры я понимал, что лучше, чем кто-либо другой, подхожу для разгадывания истинного значения скудных разрозненных данных. Пусть даже я обрел эту уникальность благодаря случайным обстоятельствам.

И все-таки, сидя в той библиотеке утром в середине декабря, я на какой-то миг усомнился в мудрости своего решения. Стоит ли ехать в Мирокав, вместо того чтобы вернуться домой, где меня дожидался куда более привычный rite de passage[24] зимней депрессии? Сперва мне просто хотелось избежать цикличной тоски, наступавшей со сменой времен года, но, похоже, она также являлась и частью истории Мирокава, только в гораздо большем масштабе. Впрочем, моя эмоциональная нестабильность как раз и была той самой особенностью, которая делала меня наиболее пригодным человеком для полевой деятельности. Хотя я не мог ни гордиться этим, ни искать в этом утешения. Пойти на попятную значило лишить себя шанса, который вряд ли появится снова. Оглядываясь назад, я понимаю, что мое решение было отнюдь не случайным. Вот как случилось, что я поехал в Мирокав.