Андрей Звонков - Любовью спасены будете...

В канцелярии тот сказал:

– Мне нужен ветеринар.

– А вон он, кажется, – махнул офицер на маячившего одиноким привидением в коридоре Носова, который издалека никак не мог разглядеть его звание.

– Точно? – спросил прапорщик.

– Точно, – убежденно сказал офицер, всегда путавший ветеринаров и фельдшеров.

Уже в газике прапорщик стал перелистывать личное дело Носова, обернулся к нему и сказал с возмущением:

– Так ты – фельдшер?!

– Да, – кивнул Носов, глядя на дорогу и отмечая, что Кольцевую они уже пересекли.

– Вот гад! – ругнулся себе под нос прапорщик, имея в виду то ли офицера на ГСП, то ли Носова… Но подумал, что если сейчас развернет машину и поедет обратно, скандалить и возвращать призывника, то к фильму точно опоздает. Поэтому прапор махнул рукой, мол, ладно, отбрешусь как-нибудь! И правда, отбрехался, мало того, на следующий день он привез ветеринара в часть, да не одного, а двух!

Вот так Виктор попал в Отдельный кавалерийский полк в одном из подмосковных городков, который был создан для съемок «Войны и мира», и с тех пор солдаты-кавалеристы снимались почти во всех фильмах с участием гусар, красных конников и в прочих исторических картинах, где не обойтись без лошадей и кавалеристов…

От армии у Носова сохранились два воспоминания: всегда хочется есть и спать. Оказалось еще, что он не любит лошадей.

Сейчас Носов сидел в кухне между холодильником и столом, прижавшись боком к теплой чугунной батарее, и заваривал чай. По кухне медленно перемещалась необъятная Павлина Ивановна и протирала тряпочкой столы, мыла плиту и в конце концов, взяв в руки швабру, потребовала от Носова:

– Поднимите ноги, доктор!

Виктор подтянул рубчатые туристические ботинки к самому сиденью и подождал, пока Павлина сделает вид, что помыла пол…

Он вспоминал последний вызов. «И смех и грех. Если будет возможность собраться и посидеть полчасика в пересменок вечером, расскажу ребятам за чаем…»

Обычная трехкомнатная квартира: прямо коридор, налево кухня с ванной и туалетом, чуть дальше по коридору налево одна комната, вторая и большая с балконом.

Дверь открыла невысокая кругленькая смуглая женщина. И заговорила очень быстро с характерным кавказским акцентом, так что слова сливались, и Носов улавливал смысл в основном по интонациям.

– Проходите, доктор, проходите. Дочка моя заболела, совсем. – Она стояла рядом с Виктором, пока он мыл руки в ванной, держа в руках свежайшее махровое полотенце, и причитала: – Живот болит. Не ест ничего, криком кричит.

Носов хмыкнул себе под нос от этакой тавтологии и, вытерев руки, сказал:

– Спасибо. А где больная?

Женщина повела его в комнату. На неразложенной софе, накрывшись байковым одеяльцем, лежала девушка. Носов никогда не мог определить на глаз возраст южанок. Всегда оказывалось меньше. Вот и на этот раз он определил, что ей года двадцать три, ну, может, двадцать пять. Лежала она на боку, свернувшись калачиком и закусив губу. Длинные вьющиеся сине-черные волосы разметались по подушке.

Носов перевернул девушку на спину, стал осторожно ощупывать живот, наблюдая за выражением ее лица. Та застонала, когда Виктор тихонько прошелся внизу справа, пытаясь разобраться – аппендицит или придатки? Мать стояла у него за спиной и, похоже, мучилась не меньше дочери. Он стал расспрашивать, собирая гинекологический анамнез, но, зная южную импульсивность и обидчивость, старался подбирать слова, спрашивая о последних месячных, регулярности, и все никак не мог себя заставить спросить ее о половой жизни, потому что мать стоит за спиной, а никаких признаков замужества, ни кольца, ни следа от него Носов не увидел. Он наконец сообразил и спросил:

– Вы замужем?

За девушку ответила мать.

– Да, он сейчас в армии, – она пошевелила пальцами, – служит.

Носов принялся так же осторожно выяснять, когда в последний раз у девушки был контакт с мужем. А мать, поняв, что Виктор подводит к возможной внематочной беременности, сказала просто:

– Нет. У нее не может быть беременности!

Носов удивился:

– Почему?

– У нее стоит эта… как ее? Ну, эта – пружинка! – сказала мать.

Носов удивился еще больше:

– Какая пружинка?

– Внуматочная, от беременности, – простонала сквозь зубы девушка.

– Спираль внутриматочная? – уточнил Носов.

– Ну да, – подтвердила мать. – Зачем три? – удивилась она. – Одна внуматочная пружинка.

Носов так и повез ее с двумя диагнозами: острый аппендицит и подозрение на внематочную беременность. В приемном отделении хирург в полтычка определил аппендицит, и девушку сразу подняли в операционную. А Носов поехал на подстанцию и все хмыкал себе под нос. Вах! Зачем три? Пружинка!

Стажеров-фельдшеров раскидали по бригадам. А Носова обделили. Двух девчонок посадили на спецбригады: говорливую блондинку, Женю Соболеву, на детскую, а молчаливую смуглянку на реанимацию (восьмая бригада).

Как выяснилось, она оказалась дочкой заведующего подстанцией. Звали ее Вилена Стахис.

Носов с ней не знакомился до мая. Нет, конечно, они знали друг друга, здоровались, когда встречались, но поговорить им как-то не удавалось… Носов немного стеснялся ее и первым с разговором не лез… Они только переглядывались, как пассажиры в метро, если случалось в большой компании сидеть на кухне и пить чай…

Носов вышел на дежурство первого мая и с удивлением узнал, что к нему в бригаду записана В. Стахис… Он обрадовался и, когда они наговорились, вечером предложил ей съездить после дежурства куда-нибудь погулять, например в парк Горького. Вилена неожиданно согласилась… Покачиваясь от усталости после бессонной ночи и дневного променада, Виктор провожал ее домой и поцеловал в щечку у подъезда. Вилена, не кокетничая, взмахнула пушистыми черными ресницами и сказала весело:

– Пока! Если хотите, доктор Витя, можем завтра увидеться снова.

Виктор хотел. Дома вдруг на него навалилась бессонница, и он проворочался до четырех, потом уснул, и ему снилась Вилечка Стахис, только у нее почему-то были волосатые отцовские руки и толстые короткие пальцы, вместо изящной тонкой ладошки, которую Носов держал сегодня весь день и не мог отпустить…

Виктор жил с мамой и собакой колли по кличке Дина. Он был поздним ребенком. Ну, наверное, все-таки относительно поздним. Его маме Анастасии Георгиевне было тридцать два, когда она второй раз вышла замуж и у нее родился Витя. К этому времени она успела овдоветь и потерять дочь. Ее первый муж – врач, профессор-морфолог Михаил Яковлевич Исаковский, известная в медицинском мире сороковых – пятидесятых годов величина, был подметен делом врачей и скончался от сердечного приступа в Бутырке. А через год, по нелепой случайности, купаясь в Клязьме, утонула ее дочь Таня. Что толку описывать горе Анастасии Георгиевны?