Анна Радклиф - Итальянец

— Теперь видишь? — спросил итальянец.

— Да, — подтвердил англичанин. — Убийца сейчас внутри этой исповедальни. Сооружения мрачнее этого мне еще не доводилось зреть! Самый вид его способен ввергнуть преступника в безысходное отчаяние.

— Нам, итальянцам, подобное настроение не слишком-то свойственно, — с улыбкой возразил его собеседник.

— Так чем же примечательна эта исповедальня? — нетерпеливо поинтересовался англичанин. — Тем, что в ней скрылся убийца?

— Дело вовсе не в этом, он тут ни при чем. Я всего лишь желал обратить твое внимание на эту исповедальню, ибо с ней сопряжены события, из ряда вон выходящие.

— Что же это за события?

— Минуло уже несколько лет с тех пор, как здесь была выслушана связанная с ними исповедь. Твое удивление при виде убийцы, пользующегося свободой, навело меня на воспоминания. Вернемся в гостиницу — и я поведаю тебе всю историю от начала до конца, если только ты не намерен более приятно скоротать время.

<…>

— Нет, погоди! Мне хочется пристальней всмотреться в этот величественный храм и прочнее запечатлеть в памяти указанную тобой исповедальню.

Англичанин еще раз обвел глазами могучий свод и просторные, тонущие в полутьме приделы церкви Санта дель Пьянто. Тут он вновь заметил незнакомца в плаще, который, выскользнув из исповедальни, пробрался на хоры; пораженный новой встречей с ним, заезжий гость отвернулся — и поспешно покинул церковь.

У выхода друзья распрощались. Англичанин вернулся в гостиницу — и вскоре ему доставили объемистую рукопись, за чтение которой он немедленно взялся. Вот эта повесть…“[1]

Имея в виду намеки на последующее повествование, которые здесь содержатся, и напряженный интерес, который вызывает это вступление, можно сравнить его с темным арочным проездом старинного замка; за вступлением следует рассказ в том же духе — полный загадок и ужаса; в его деталях проявилось, вероятно, в наибольшей степени искусство миссис Радклиф — великой мастерицы напускать мистический туман, едва-едва приоткрывая завесу над ужасной тайной. И хотя разум в конечном счете подсказывает нам некоторые критические замечания, он, мы полагаем, воздерживается от суждения до того, как прочитана заключительная страница и закрыт последний том; только тогда мы обнаруживаем в себе желание подвергнуть критике то, что пробудило в нас такой острый интерес. Только тут мы осознаем, что фабула не столь уж хорошо построена, события зачастую невероятны, некоторые загадки оставлены без объяснения; несмотря на это, полученное от книги удовольствие не стирается из памяти, так как оно коренится в сильнейшем чувстве любопытства и даже страха, которое не оставляло нас на всем протяжении действия.

Высокородный молодой человек, обладатель большого состояния, влюбляется в девицу бедную, неизвестного происхождения, наделенную всей красотой и талантами, какие полагаются героине романа. Семья молодого человека противится их союзу; виной тому прежде всего гордыня его матери, призывающей на помощь своего духовника отца Скедони — истинного героя повести; никогда раньше не появлялся на страницах романов столь выразительно изображенный персонаж, равно отвратительный как из-за своих прежних преступлений, так и из-за тех, которые он намеревается совершить; человек, чьи таланты и энергия делают его страшным, ханжа и прожигатель жизни в одном лице, бесчувственный, жестокий и неумолимый. Происками этого персонажа Вивальди (любовник) ввергнут в темницы инквизиции, а Эллену, его невесту, безжалостный монах помещает в тайное узилище; там монах, обнаружив, что его сообщник не оправдывает ожиданий, решает убить ее собственной рукой. До этих пор сюжет или, по крайней мере, обстановка представляются нам отчасти знакомыми по „Удольфским тайнам“, однако прекрасная сцена, в которой монах, занося кинжал над спящей жертвой, узнает в ней свое собственное дитя, исполнена новизны, величия и мощи. Рисуя ужас несчастного, который готовился совершить убийство и лишь в последний миг избежал злодейства еще более чудовищного, миссис Радклиф достигает предельных высот мастерства и создает картину, достойную того, чтобы какой-нибудь большой мастер перенес ее на полотно. В застенках инквизиции грозному Скедони встретился, вступил с ним в противоборство и, в конечном итоге, одержал победу его прежний союзник — персонаж, не уступающий ему в порочности. По ходу развития этих интриг разбросано несколько напряженных пауз, с помощью которых миссис Радклиф так хорошо умела поддерживать читательский интерес.

Вновь обдумывая повесть, мы обнаруживаем, что многие эпизоды не получили убедительного объяснения, а некоторые детали писательница, несомненно, намеревалась использовать при построении какого-то сюжетного поворота, но затем забыла о нем или передумала. К числу их относится эпизод, когда главный инквизитор проявляет удивление при звуках странного голоса, который, несмотря на присутствие грозного трибунала, задает вопросы, присваивая себе тем самым прерогативу судей. Сцена сама по себе очень выразительна. Вивальди, с повязкой на глазах и привязанного к дыбе, допрашивают; в это время начинает задавать вопросы еще один голос; он принадлежит таинственному персонажу, который неоднократно пересекал Вивальди дорогу, но неизменно ускользал, когда тот пытался его найти; все собравшиеся цепенеют от изумления.

— Кто явился среди нас? — повторил он [главный инквизитор] еще громче. Вопрос по-прежнему остался без ответа — и вновь со стороны возвышения, где восседал трибунал, донеслось тревожное перешептывание; все, казалось, оцепенели. В общем гуле Вивальди не мог ясно различить ни одного голоса, но в зале явно происходило нечто необычайное — и Вивальди дожидался развязки со всем терпением, на какое только был способен. Вскоре он услышал, как двери распахнулись и какие-то люди с шумом покинули залу. Воцарилась глубокая тишина, однако Вивальди чувствовал, что прислужники все еще стоят возле него, готовые приступить к пытке».[2]

Все это, несомненно, производит большое впечатление, но по поводу человека, нарушившего ход допроса, миссис Радклиф говорит только, что он — служитель инквизиции. Это объясняет его присутствие на допросе Вивальди, но ни в коей мере не оправдывает его вмешательства в допрос к неудовольствию главного инквизитора. Последний, безусловно, не удивился бы от того, что рядом находится один из его собственных подчиненных, и не испытал бы благоговейной робости, как бы тот себя ни вел, ибо присутствие подчиненного объяснялось бы служебным долгом, а странное поведение было бы расценено как дерзость. Можно также добавить, что отсутствует удовлетворительное объяснение беспощадной враждебности Дзампари к Скедони; те причины, которые можно отыскать в тексте романа, неубедительны и мелки.