Рэй Брэдбери - Крик из-под земли

Вместо миссис Несбитт (Хелен — так ее мой папа называет) дверь почему-то открыл сам мистер Несбитт, Чарли то есть.

— О, — удивился, — кого я вижу: Маргарет.

— Да, — говорю, — это я. Добрый день.

— Тебе чего, деточка? — спрашивает.

— Мне… это… мне бы с вашей женой повидаться, с миссис Несбитт, — бормочу в ответ.

— Ага, — говорит он.

— Можно?

— Видишь ли, она в магазин пошла, — говорит.

— Ничего, я подожду. — А сама шмыг в дом.

— Эй! — Сказать-то ему больше нечего.

Села я на стул.

— Ох! — говорю. — Ну и жарища сегодня! — Стараюсь не суетиться, а в голове засело: там, под землей, воздуха-то все меньше и меньше и крик все слабее.

— Послушай, деточка, — Чарли подошел поближе, — наверное, ждать не стоит.

— Да? А почему? — спрашиваю.

— Понимаешь, моя супруга не вернется, — так и сказал.

— Как это?

— То есть, я хочу сказать, сегодня не вернется. Она действительно пошла в магазин, но после этого… после этого прямиком отправится в гости к своей матушке. Вот именно. Она собирается к маме, в Скенектеди. Вернется денька через два-три, а то и через неделю.

— Какая жалость! — прикинулась я.

— А в чем дело?

— Хотела ей кое-что рассказать.

— Что же?

— Хотела ей рассказать, что на пустыре закопали одну женщину, засыпали тоннами мусора и теперь она кричит из-под земли.

Мистер Несбитт вдруг выпустил из пальцев сигарету.

— Ой, мистер Несбитт, у вас сигарета упала, — говорю ему и показываю носком туфли.

— Разве? Да, верно. — А сам такой: — Хелен вернется — передам ей твой рассказ. Позабавлю ее.

— Вот спасибо. Там правда-правда закопана настоящая женщина.

— А ты откуда знаешь?

— Я слышала голос из-под земли.

— Нет, откуда ты знаешь, что там женщина, а, скажем, не корень мандрагоры?

— А что это?

— Ну, как же, мандрагора. Растение такое, деточка. Оно говорит человеческим голосом. Я точно знаю, сам читал. Так почему ты решила, что это не мандрагора?

— Мне такое и в голову не пришло.

— Очень жаль. — Берет новую сигарету — и хоть бы хны. — Скажи, деточка, ты… э-э-э… ты еще кому-нибудь рассказывала эту историю?

— А как же! Я всем рассказала.

Мистер Несбитт чиркнул спичкой и обжегся.

— И что же: кто-нибудь решил разобраться, что к чему?

— Нет, — отвечаю. — Никто не верит.

А он с улыбочкой:

— Разумеется. Само собой. Ты ведь еще мала. Кто тебя станет слушать?

— Прямо сейчас возьму лопату и пойду на пустырь, — говорю.

— К чему такая спешка?

— Мне пора, — я как будто его не слышала.

— Посиди со мной. — Вот привязался.

— Нет, спасибо. — Тут я струхнула.

Он взял меня за плечо:

— Ты в карты умеешь играть, деточка? В двадцать одно?

— Да, сэр.

А у него на столе лежала колода карт.

— Давай поиграем.

— Мне нужно идти ее откапывать.

— А куда спешить? — Даже бровью не повел. — К тому же и моя жена, видимо, скоро вернется. Да, не сомневаюсь. Уже скоро. Дождись ее. Посиди немного.

— Думаете, она вернется?

— Непременно, деточка. Расскажи-ка мне, что там за голос. Громкий?

— Нет, он уже слабеет.

Мистер Несбитт вздохнул и заулыбался:

— Ох уж эти детские фантазии! Давай-ка перекинемся с тобой в двадцать одно, это куда интереснее, чем слушать, как женщины кричат.

— Мне пора идти. Поздно уже.

— Не торопись, у тебя же каникулы.

Я поняла, чего он добивается. Хотел подольше задержать меня в своем доме, чтобы та женщина померла и замолчала навеки. Чтобы я уже не смогла ей помочь.

— Минут через десять и жена моя подойдет, — сказал он. — Да. Минут через десять, не позже. Ты ее дождись. Посиди здесь.

Стали мы играть в карты. А часы тикают. Солнце клонится к горизонту. Поздно уже. А у меня из головы не идет крик о помощи, только он становится все слабее и слабее.

— Пойду я, — говорю.

— Сыграем еще, — не отстает мистер Несбитт. — Подожди еще часок, деточка. Может, жена моя еще передумает и вернется. Ты не спеши.

А сам все на часы поглядывает.

— Что ж, деточка, думаю, теперь ты можешь идти.

Я его живо раскусила. Ночью он проберется на пустырь, откопает свою жену, еще живую, отвезет куда-нибудь подальше и уж там зароет как следует.

— До свидания, деточка, до свидания.

Он меня отпустил — решил, что к этому времени весь воздух, что был в ящике, наверняка закончился.

Дверь захлопнулась прямо у меня перед носом.

Вернулась я на пустырь и спряталась в кустах. А что мне оставалось? Рассказать маме с папой? Так они и поверили. Донести в полицию на мистера Чарли Несбитта? Но он сказал, что его жена уехала в гости. Кто бы стал меня слушать?

Из моего укрытия хорошо просматривался дом мистера Келли. Хозяина нигде не было видно. Я добежала до того места, откуда шли крики, и замерла. Ни звука. Было так тихо, что я решила — все. Кончено. «Опоздала», — думаю.

Наклонилась я к самой земле, прямо ухом прижалась.

И что я слышу? Очень далеко, глубоко под землей, едва различишь.

Та женщина больше не кричала. Она пела.

Как-то так: «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Грустно так. Слабо-слабо. Бессвязно, что ли. Оно и неудивительно: промучайся столько времени под землей, в ящике — конечно, рассудок помутится. Ей бы воздуха глотнуть да подкрепиться — и все придет в норму. А так — она пела, даже не звала на помощь, не кричала, а просто пела.

Послушала я, послушала.

А потом развернулась — и через пустырь, к дому. Вошла не с черного хода, а через парадную дверь.

— Папа! — зову.

— Явилась! — прямо рявкнул.

— Папа, — а сама больше ничего выговорить не могу.

— Вот я тебе задам, — рассердился не на шутку.

— Она больше не кричит.

— Чтобы я о ней больше не слышал!

— Теперь она поет! — выкрикнула я.

— Не выдумывай!

— Пап, — говорю, — она же умрет, если ты мне не поверишь. Правда-правда, она поет, вот как-то так.

Напела ему мотив. Даже слова вспомнила. «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

Отец прямо весь побледнел. Подходит ко мне, берет за руку.

— Как-как? — спрашивает.

Я опять:

— «Моя любовь была прекрасна, моя любовь была чиста…»

— Где ты слышала эту песню? — кричит сам не свой.

— Говорю же: на пустыре, вот только что.

— Это же песня Хелен, она ее сочинила давным-давно, специально для меня! — разволновался папа. — Откуда тебе знать? Никто ее не знает, только мы с Хелен. Я никогда ее не пел. Ни тебе, ни кому другому.